День карапузов

«Надя, ты найдешь это письмо в среду или в четверг, когда вернешься из Ялты! Меня ты не застанешь. Я ухожу к Булак-Балаховичу военным врачом. Я подумал: очень долго мы были в стороне от всего и нужно же как-то показать Богу и себе, с кем мы. То, что поможет тебе продержаться первое время, я спрятал в нашем месте! Если общее положение и дальше будет оставаться таким же удручающим, постарайся весной или летом перебраться к брату в Льеж.

Люблю тебя и детей!

Николай

20/I.1920 г.»

Под письмом была схематично нарисована беседка, находившаяся, по всей видимости, на холме, потому что фундамент беседки казался скошенным. Вдали одной чертой была обозначена линия гор. Короткая стрелка указывала на вторую ступеньку беседки.

– Тоже Николай, – вглядываясь в бледные буквы, растерянно сказал папа Гаврилов.

Почему-то ему всегда было странно, когда кого-то еще звали так же, как его. Хотелось сказать: ну как же это так? А я тогда кто? И в голове возникала легкая путаница.

– Прочитали? – спросил Покровский. – По-моему, все понятно! Вот, смотрите!

Он сунул руку, но уже не под ремень, а под майку и достал из-под нее папку-файл, внутри которой было довольно много выведенных на принтере страниц.

– Вот! – опять сказал Покровский, влезая рукой в самую гущу страниц и безошибочно извлекая из них одну. – «Булак-Балахович Станислав Никодимович. В январе 1920 года после роспуска армии Юденича Булак-Балахович сформировал свою Добровольческую армию. В ноябре 1920 года она была разбита красными. Остатки армии чудом прорвались в Польшу. Сам Булак-Балахович был убит в 1940 году в Варшаве, когда пытался организовать партизанский отряд для борьбы с немецкими оккупантами».

Покровский опять сунул руку куда-то под одежду. Папа Гаврилов с интересом ждал, что же появится из-под майки в этот раз, но оказалось, что Покровский замерз на чердаке и пытается согреться.

– По-моему, все яснее ясного! – продолжал он. – Он оставил жене письмо в книге. Жена по какой-то причине письма не нашла. Затем книга попала к моим родственникам и невесть сколько времени подпирала буфет. Мои родственники – прекрасные люди, но заподозрить их в интересе к химии и даже вообще к книгам я никак не могу. Значит, то, что Николай оставил жене, так и лежит под второй ступенькой беседки.

– А мы ее найдем? Почему ты решил, что эта беседка вообще в Крыму? – спросил папа Гаврилов.

– Логика! – сказал Покровский. – Моя железная логика! Во-первых, нам помогает рисунок. Во-вторых, мы можем предположить, что этот Николай – доктор. Кто еще мог стать военным врачом? А в-третьих, вот!

И появившийся из подмышки согретый палец Покровского указал на круглый экслибрис на титульной странице книги:

«Сотера

Из личного собрания И. А. Колокольцева»

– Сотера – это поселочек под Алуштой! И. А. Колокольцеву принадлежало там имение «Ласковые струи». Я нашел это в путеводителе по Крыму.

– Так Колокольцев И. А., то есть «Иван» или «Игорь», а у нас Николай! Смотри, год издания 1851-й, а письмо было положено в книгу в 1920-м! Через семьдесят лет! – сказал папа Гаврилов.

– Да, – удрученно признал Покровский. – Есть нестыковка. Но… чем мы рискуем? Этот Колокольцев легко мог быть отцом или дедом нашего Николая. Что мешает нам поехать в Сотеру и поискать там эти «Ласковые струи»? Вдруг беседка уцелела? Но даже если ничего не найдем, то посмотрим Сотеру. Там рядом река Алака – самая водопадная река Крыма. Оттого и «Ласковые струи». Вы со мной?

Папа Гаврилов стал открывать рот, чтобы сказать «Да!», но это «Да-а-а-а!» вдруг прозвучало откуда-то из-за его спины, из шкафа. Папа Гаврилов и Покровский разом уставились на шкаф.

– Да-а-а! – повторно заорал шкаф.

Дверца распахнулась, и из шкафа вывалился Петя, который, оказывается, сидел в шкафу с той минуты, как узнал, что папа и Покровский идут секретничать на чердак. Тогда Петя побежал на чердак и спрятался в шкафу.