День казни

А роман, спросил я. Салима-ханум прикурила от выкуренной новую сигарету, оглянулась на дверь и, понизив голос до шепота, произнесла: "Это тайна!". Потом она засмеялась с закрытым ртом, ее вислые щеки задрожали, и оранжевая пыль пудры осыпалась на черный бархатный жакет, и прижав палец к губам, прошептала: "ссс!.." Глаза ее, похожие на крохотные черные дырки, вдруг увеличились от слез, она поспешно открыла сумку, достала платок и стала прикладывать к ресницам, с которых текла черная тушь. Наконец, она с многозначительным видом сказала, что послезавтра отправляется в дорогу, в далекую, очень далекую дорогу, подчеркнула она, и если и там, куда она едет, нет рукописи, то придется оставить всякую надежду, больше искать негде. Из этих таинственных слов я ничего, честно говоря, не понял и, отчаявшись понять, не продолжал своих расспросов. Сколько лет я уже слышу об этом романе! Сколько раз Салима-ханум звонила мне в самый неурочный час и срывающимся голосом говорила, что, наконец, напала на его след... Но шли годы, и следы запутывались и терялись... Откровенно говоря, я уже стал подумывать, что все эти разговоры о романе - всего лишь одна из химерических грез Салимы-ханум, плод ее больного воображения. Раз сто, не меньше, говорила мне Салима-ханум за последние годы, что из Москвы ей звонил такой-то, интересовался отцовским наследием, и что теперь Мухтару Керимли и Салахову не поздоровится, теперь они ответят за все!.. Еще одна навязчивая идея обиженной жизнью женщины... Но вчера ночью, читая дневники Сади Эфенди, я убедился, что последний, неизданный роман не химера, и если рукопись не затерялась в те смутные, тяжелые годы, то роман этот прольет свет на многое, а для дочери станет последней радостью. Этот последний роман представлялся мне последним полетом гордой птицы со сломанным крылом. Мне казалось, что я и поправился для того, чтобы способствовать по мере сил этому последнему полету, ибо не сомневался, что буду первым читателем и, может быть, комментатором спасенной рукописи. Не скрою, я надеялся, что после выхода в свет этого романа у многих поукоротятся языки, многие уйдут в тень и не посмеют больше показаться на свет божий... Если есть на свете справедливость, то Салима-ханум найдет эту рукопись, не может же человек всю свою жизнь только и знать, что проигрывать, должен же он хоть раз в жизни выиграть!..

Осторожно, чтобы не обидеть, я спросил, что думает Салима-ханум о страницах, где появляется Кирликир, не отрывок ли это из того самого романа, ибо иначе их никак не объяснить. Салима-ханум помолчала, покачала головой, отпила глоток давно остывшего чая и сказала, что нет, она так не думает, может быть, после всего случившегося он был не в себе, и Салима-ханум так горестно вздохнула, что у меня мороз прошел по коже... "Несчастный, несчастный папа!.." Я поднялся со скамьи, голова больше не кружилась, оглядел наш двор, который после прошедшего лета постепенно приходил в запустение и превращался в свалку мусора, обрезков ржавого металла, сломанных стульев, картонных ящиков из-под продуктов и прочего хлама, и вспоминал почему-то нашу дворничиху тетушку Гызханым.

Давненько не вижу ее, даже голоса не слышу, жива ли старушка?! Пусть живет тысячу лет, а если померла, пусть светом полнится ее могила...

Я прошелся по двору, и погода вдруг испортилась, в небе показались облака и скрыли солнце, невесть откуда вдруг сорвался хазри*, и я поднял воротник плаща и сунул руки в карманы. Тут с балкона меня позвала Замина, и я задрал голову кверху.

______________ * Хазри - северный ветер, норд.

- Хватит уже, нагулялся! - кричала она мне. - Иди домой! - Рядом с женой стояли сыновья и махали мне руками. Слава творцу, сотворившему день сегодняшний!..

Дневной сон, особенно если ты лег в чистую постель после хорошей порции бозартмы, приправленной простоквашей с толченым чесноком (да здравствует Махмуд, он опять прислал нам тушку овцы-трехлетка!), - это совершенно неповторимое удовольствие. Жена ворчит, правда, мол, выспишься днем, а по ночам сидишь до двух и принимаешь снотворное, чтобы заснуть, а по утрам от снотворного пухнет голова, ходишь вялый и ни на что не годный, но это ничего, она поворчит и перестанет, а удовольствия мне не испортит.

Я за то люблю дневной сон, что днем сплю спокойно, без снов и кошмаров, и, проснувшись, не пялюсь оторопело на потолок и стены, постепенно привыкая к окружающим вещам; днем, в монотонном течении времени, все предметы и явления, от воды, капающей в кране, и до света, падающего из окна, верны себе и не меняют своей сути, не притворяются, не пугают, и все то, что томит человека по ночам, днем прячется по углам, за шкафы, за полки.

Главное же, днем человек знает, что до беспокойного, таинственного и кошмарного царства ночи еще есть время, и ты успеешь сполна насладиться покоем и беззаботностью дня.