День, когда мы были счастливы

Мила берет две банкноты и отодвигает оставшиеся две по столу.

– Оставь эти. Я справлюсь. Скоро я буду с Халиной.

Халина уехала из Радома три недели назад, когда Адама направили работать на железной дороге в Варшаве, чинить пути, уничтоженные люфтваффе до падения города. Франка, ее брат и родители уехали с ней. Халина написала, как только устроилась, и звала Милу в Варшаву. «Мы нашли квартиру в центре города, – писала она. Мила знала, это значит, что они живут за стенами гетто как арийцы. – Я пытаюсь организовать нашим родителям места на оружейном заводе в Пёнках. Для тебя в Варшаве полно работы. Франка работает поблизости. Здесь у нас есть все, что тебе нужно. Пожалуйста, найди способ приехать!»

Нехума двигает банкноты обратно по столу.

– Тут у нас есть работа и продуктовые карточки. Ты какое-то время будешь сама по себе, – говорит она, кивая в сторону окна. – Тебе нужнее, чем нам.

– Мама, это последние…

– Нет, не последние.

Нехума тихонько постукивает указательным пальцем по груди. Мила почти забыла. Золото. Две монеты, зашитые в хлопок цвета слоновой кости, – мама замаскировала их под пуговицы.

– И еще аметист, – добавляет Нехума. – Если понадобится, мы его используем.

То, что осталось от столового серебра, купило жизнь Адаму. Все остальное они продали или обменяли на дополнительные продукты, одеяла и лекарства. К счастью, им еще не пришлось расстаться с фиолетовым камнем Нехумы.

– Тогда ладно.

Мила прячет по две купюры с каждой стороны воротника и пришивает его.

Продумывая свой план в первый раз, Мила упрашивала родителей бежать в Варшаву вместе с ней, но они считали, что это слишком опасно.

– Найди свою сестру и Франку, отвези Фелицию в безопасное место, – говорили они. – Мы будем только мешать.

Как ни мучительно Миле это признавать, но они правы. Без них ее шансы на успешный побег выше. Родители теперь двигаются медленно и все еще говорят с легким еврейским акцентом из своего детства. Им будет сложнее притворяться арийцами. В письме Халина упоминала про завод в Пёнках, про план перевести Сола и Нехуму туда. А пока они все еще работали, и все знали, что работа – единственное, что имеет значение в гетто.

Когда комнату наполняет скупой серебристый свет, Нехума откладывает иглу. Мила сметает оставшиеся обрезки ткани со стола в ладонь и прячет их под раковину. Их работа закончена. Мила оборачивает шею шарфом, сшитым из лоскутов эсэсовской формы, и сует руки в рукава своего нового пальто. Нехума встает, проводит пальцами по швам, по петлям в поисках торчащих ниток, смотрит на подол, который заканчивается в сантиметре от пола. Она разглаживает лацкан и дергает рукав, чтобы тот лежал идеально ровно. Наконец она делает шаг назад и кивает.

– Да, – шепчет она. – Хорошо. Это сработает.

Она вытирает слезу в уголке глаза.

– Спасибо тебе, – выдыхает Мила, крепко обнимая мать.

На следующий день Мила торопится домой из мастерской в половине шестого. Она одевает Фелицию в прихожей, когда Нехума возвращается из столовой.

– Где папа? – спрашивает Мила, надевая на Фелицию через голову третью рубашку.

Она всегда волнуется, если родители задерживаются больше чем на несколько минут.

– Сегодня его поставили мыть посуду, – говорит Нехума. – Пришлось остаться, чтобы прибрать. Он придет.

– Мамусю, зачем мне столько одежды? – спрашивает Фелиция, с любопытством глядя на мать.

– Затем, – шепчет Мила, приседая на корточки, чтобы их лица оказались на одном уровне. Она заправляет несколько локонов цвета корицы за ушко Фелиции. – Сегодня вечером мы уходим, шери.

Она специально до последнего не рассказывала подробности плана дочке: сама достаточно нервничала и не хотела, чтобы Фелиция нервничала тоже.

Личико Фелиции загорается восторгом.

– Уходим из гетто?

– Так, – улыбается Мила. Но затем сжимает губы. – Но очень важно, чтобы ты делала, как я скажу, – добавляет она, хотя и знает, что Фелиция будет.

Мила застегивает вторую пару штанов вокруг тоненькой талии дочки, помогает ей надеть зимнее пальто и натягивает на ее руки пару носков, как варежки. Наконец она надевает на голову Фелиции маленькую шерстяную шапку и убирает волосы под нее.

Нехума передает Миле носовой платок с завернутой в него дневной нормой хлеба. Мила сует ее в рубашку.

– Спасибо, – шепчет она.

В кухне она достает из ящика с фальшивым дном удостоверение, которое изготовил для нее Адам, и убирает его в сумочку. Вернувшись в прихожую, она надевает новое пальто, шарф, шляпку и перчатки. Наконец, вместо того чтобы, как обычно, закрепить на рукаве повязку, она зажимает ее в зубах и рвет по шву. Фелиция ахает.

– Не волнуйся, – говорит Мила.

Хоть она и слишком мала, чтобы носить повязку, Фелиция знает, что случается с евреями в гетто, если их поймают без повязки. Мила прижимает белую полоску хлопка к рукаву, чтобы было видно голубую звезду Давида[103], и поднимает локоть. Нехума заново сшивает концы двумя маленькими стежками и обрывает нить, не завязав ее узелком. Поправляя повязку, Мила слышит на лестнице отца.

– Вот она! – сияет Сол, вваливаясь в дверь, и протягивает руки.