День летнего солнцестояния

Прячу голову в окоп, отбегаю в сторону шагов на десять, останавливаюсь, привожу в действие свою "эргедешку", выглядываю из окопа, затем сильно размахиваюсь и бросаю гранату в купившихся на мою уловку штурмовиков. Неожиданный взрыв и осколки валят с ног спокойно идущих солдат. Чей-то протяжный стон на поле красноречиво говорит о том, что им сейчас уже не до прогулки в русский окоп. Еще раз осматриваюсь и решаю, что пора догонять своих, пока друзья погибших не опомнились...

Добрался до южного окопа. Вокруг вся земля перерыта гигантскими воронками, которые ещё дымятся. Сам видел, что в перерывах между атаками немцы били по этому месту из самоходных орудий и миномётов. Старшина Максаков, ефрейтор Захаров и "хвост" Юхненко уже расположились в окопе. Ствол пулемёта неестественно задран вверх, из пробитого осколками кожуха, немного шипя, в воздух выходит ещё не остывший пар. Захарин склонился к Сороковину, устало сидящему на земле, взмокшая от пота спина которого была прислонена к дощатой стенке окопа. Рука политрука прижата к животу. Накладывая на рану отрез из не свежей ткани, оторванный от нижней рубахи, ефрейтор пытается остановить кровь. Рядом с пулемётом, среди кучи стреляных гильз лежит без сознания Лёша Сафонов.

П-пить! Дайте воды! просит Иван Павлович, произнося слова слабеющим голосом.

Ты ему пить не давай, старшина останавливает Захарина, уже поднёсшего горлышко фляжки ко рту раненого. При таких ранах пить нельзя! Смерть! Можешь только смочить ему губы и обтереть лицо.

Палыч, ты, давай терпи! Пить тебе пока нельзя! Сейчас нутро перевяжем и будем отсюда выбираться, пытается подбодрить политрука Максаков. Ничего! Дойдём до наших вылечим!

Нннееет... Не наааадо, пытается сказать Сороковин, умолкает, смотрит куда-то вверх, на безоблачное небо, потом со слабой улыбкой на бледных губах, глотая буквы, тихо-тихо выговаривает слова: Как-хой сеххотня т-тифный тень... он снова молчит с минуту, собирается с силами и пробует сказать ещё: Ван-ня, с... мной... не н-надо вос-ситься... ум-мирать пуд-ду... Саф-фонофа ун-несите...

Молчи политрук, молчи! Нельзя говорить... силы побереги... просит раненого старшина.

Почему молчит пулемёт!? неожиданно громко и твердо произносит Сороковин.

Пулемёт разбит! Лента порвана и патронов почти нет - так крохи... докладывает политруку сложившуюся обстановку Максаков, потом предлагает план действия: Патронов и правда мало. Сейчас, когда они сунутся, из двух "дегтярёвых" напоследок приголубим этих блядей! Отойдём к крайнему окопу - правда, оттуда давно тоже никого не слышно. Передохнём, осмотримся и попробуем пробиться на соединение с Армией.

Приказываю рассредоточиться и занять оборону, командует Максаков, распределяя кому из нас, где надо быть. Горский - встанешь левее этой ячейки. Юхненко - справа. Я – буду держать центр и сектор справа. Ты Захарин - проверь карабин и поставь его рядом с товарищем политруком. Сам тож, будь рядом.

Вася, могу отдать тебе трофейный автомат. Справишься? предлагаю ефрейтору оружие, но парень категорически отказывается. Ну его нах...! Нет, мне с винтовочкой проще будет, да и пристреляна она хорошо.

Взвожу затвор "МП", готовя пистолет-пулемёт к ведению стрельбы, подхожу к Сороковину, кладу рядом с ним ремень с подсумками для запасных магазинов и отдаю ему трофейное оружие. Иван Павлович, возьмите! Он уже на взводе. Вы легко справитесь. С карабином обходиться труднее... Сороковин принимает автомат, укладывает его на ноги поближе к низу живота, потом тихо выдыхает: Спасибо, сержант... Я смогу...

Ухожу, занимаю позицию, смотрю на поле и вижу, что немцы, решив, что с нами покончено, особо не прячась, решают пойти на окоп с двух сторон со стороны деревни. Огнём двух ручных пулемётов, ППД и винтовки, замертво уложив около десятка штурмовиков, заставляем остальных залечь, не давая лежащим ни пошевелиться, ни поднять головы. В азарте боя почти полностью выстреливаю диск. В магазинной тарелке осталось не более десяти патронов. Пулемёт Максакова тоже молчит. Слышу, как Юхненко редко бьёт одиночными выстрелами из своего ППД...

Собираемся все вместе, решаем отходить. Захарин зря времени не терял - используя две "мосинки", кусок брезента и верёвку, смастерил носилки... одни. Политрук слабеющей рукой показывает Захарину, чтобы тот нагнулся к нему, потом тихо шепчет слова, после которых ефрейтор подходит к Максакову и произносит:

Товарищ старший сержант, товарищ политрук хочет что-то сказать и просит подойти к нему. Он потерял много крови.

Максаков и Захарин подходят к раненому, чтобы лучше слышать слова, оба склоняются над телом. Старшина пытается что-то сказать, но Сороковин жестом руки останавливает. Медленно подбирая слова, он произносит: Иван, мне не дойти! Обузой быть не хочу... Прошу... усадите поудобнее. У меня есть "ТТ", после этих слов политрук молчит, собирается с силами и говорит ещё: Автомат сержанта тоже оставлю себе.