День летнего солнцестояния

Палыч, как же так? У тебя жена, сын... Как я им потом буду смотреть в глаза? Нет, не могу! Иван пытается отговорить политрука, но тот отрицательно крутит головой, глядя старшине в глаза, он медленно отвечает, подбирая слова: Жена простит и поймёт... моего Валерку государство... не оставит и поможет... вырасти и встать на ноги. Последнее знаю точно! Сороковин пробует удержать в руке "МП", поднимая его на уровень груди, убедившись в своих силах, опускает оружие на ноги, затем проверяет свой "ТТ" и убирает пистолет в карман брюк, так, что видна ручка со звездой в центре рифлёной накладки. Он молчит и вдруг мимолётно улыбается, видимо вспомнив о чём-то очень личном...

Товарищ политрук, да мы вас уложим и быстренько вынесем, предлагает Захарин, шмыгая носом и совсем не стесняясь выступивших слёз.

Нет, Захарин. Вы все уйдёте, твёрдо произносит политрук, затем обращаясь к Максакову, отдаёт распоряжение: Иван, уходите сами... Я прикрою! Это приказ... и он не обсуждается!...

Укладываем на носилки Сафронова, который пришёл в себя и слабо застонал. Захарин поднёс к губам раненого горлышко своей фляжки и осторожно влил Алексею в рот немного воды. Старший сержант идёт первым по ходу сообщения, за ним Захарин и Юхненко несут раненого на носилках, я отхожу последним, прикрывая наш отход. Сороковин остаётся в ячейке один. Слышу его последние слова: Прощайте... Расскажите... Как тут всё было!

На прощание несколькими короткими очередями достреливаю диск, лишний раз не давая штурмовикам поднять головы, затем быстро разбираю на части свой "дегтярёв", разбрасываю детали подальше в разные стороны и ухожу...

Ничего! Разберёмся! в голове проносится мысль, что карабин, которым планирую завладеть позднее, почти в три раза легче "ДП" и уходить с ним будет легче. На крайняк, у меня останется наган.

По ходу сообщения добираемся до развалин бывшего овощехранилища, подходим к уцелевшему бугорку добротно построенного погреба, на бетонном козырьке которого читается дата - "1926 R ." Захарин и Юхненко опускают раненого на землю. Оба тяжело дышат. Максаков, соблюдая осторожность, открывает железную дверь, на секунды замирает, слушая тишину, потом громко спрашивает: Есть кто живой? Это Максаков! Не стреляйте, иду к вам, из глубины, словно из подземелья, слышится чей-то голос: Иван, это ты? Спускайся... Стрелять не чем...

Вдвоём с Иваном по ступенькам спускаемся в темноту пахнущего сыростью подземного хранилища.

Осторожно, не н-наступи! через боль произносит кто-то невидимый. Черникин, ты что ли? спрашивает Максаковю Я, товарищ старший сержант, отзывается боец.

Кто ещё с тобой здесь? Горячаев жив? старшина зажигает спичку, тусклым огоньком освещая бетонный квадрат помещения. Нас трое. Со мной Васюха Лукьянчик и Коля Горячаев... Пока живы, но оба без памяти, вновь говорит раненый, потом с надеждой в голосе спрашивает: Что с заставой? Наши подошли? Немцев отогнали? Мы можем выйти из этого погребального склепа?

Заставы нет! Почти все погибли! Политрук Сороковин остался прикрыть наш отход... медленно отвечает Иван. Он зажигает очередную спичку, чтобы видеть лица раненых и продолжает этот непростой разговор. Саша, мы вынуждены уйти... Взять с собой никого не сможем. Нас четверо. Я и сержант с ранами. Хотим оставить у вас Сафронова, который еле жив. Патронов почти нет. Шансов пробиться, мало!

Я не хочу в плен! Иван, лучше пристрели! превозмогая боль, Черникин пытается встать, сквозь стон слышны слова отчаянья. Нет сил, терпеть эту боль... Ребята, прошу, добейте нас!

Посвети мне, прошу старшину, снимая с плеча вещевой мешок. Опускаю мешок на каменный пол, развязываю узел, шарю руками внутри, потом выкладываю на пол фляжку с водой, заначку и говорю: Саша, оставляю вам немного сахара, пару кусков хлеба, пробитую банку консервов и фляжку с водой.

Сержант? Артиллерист? Ты жив? узнаёт меня Черникин. Кто ещё жив?

Юхненко и Захарин... Война будет долгой. И вам надо жить! пытаюсь успокоить бойца, в то же время легко толкаю в бок старшину, мол, давай поспеши. Тороплю Максакова. Иван, поднимись... Пусть принесут Сафонова.

Максаков быстро поднимается по ступенькам наверх и исчезает из вида. Тот час открывается дверь и бойцы, держа на руках раненого Сафонова, при свете от открытой двери, спускаются вниз... Молча, стараясь не смотреть на лежащих раненых, Захарин и Юхненко осторожно укладывают на пол тело Алексея. Уходя из погреба, оба молча скрипят зубами, но так и не могут произнести ни одного слова. Я их понимаю...

Вход мы привалим горелыми досками и ветвями. Обещаю... глотаю тяжёлый ком в горле. Скажу о вас деревенским. Продержитесь до ночи... Уверен... должны помочь!

Собираюсь с силами, отвожу глаза в сторону, выдавливаю из себя слова: Прощай, Саша! быстро разворачиваюсь и ухожу из погреба...