День милосердия

Кто-то мягко взял его за руку, он вздрогнул — Надюха.

— Ну что?

Он не умел врать, не умел утаивать, так же как и она. Все, что за душой, — на лице. И Надюха тотчас поняла по его лицу больше, чем он мог сказать ей.

— Согласился? — только и спросила она.

Он кивнул, и в кивке его не было ни радости, ни торжества, а была лишь напряженность. Напряженность и ожидание. Может быть, даже нечто жалобное мелькнуло на какой-то миг в его глазах, потому что Надюха, постояв молча с закушенной губой, вдруг посветлела лицом, встряхнула его руку, сказала с искренней легкой уверенностью:

— Ну и правильно! Достанем денег — займем, заработаем! Зато квартира будет, понимаешь, Серега, наша, своя, отдельная!

Он не мог так быстро принять ее легкую веру, и она, видя его сомнения, еще крепче тряхнула его руку, мягкой ладонью примяла торчавшие вихры. К Сергею вдруг разом вернулось прежнее спокойствие. Они посмотрели друг другу в глаза и неожиданно рассмеялись.

— Ничего, нас двое, выплывем! — сказала Надюха.

— Ты все-таки молоток у меня! — похвалил ее Сергей.

— А ты сомневался?

— Что ты! Но имей в виду, не к пятнадцатому июня, а к первому надо сдать денежки.

— А я уже знаю, секретарша сказала, пока ты у Долбунова сидел. Она, между прочим, обещала подыскать заказчиков, к ней часто обращаются.

— Ты что, тоже хочешь работать вечерами?

— Конечно, руки не отвалятся.

— Ой, не хотелось бы, — скривился Сергей.

— Почему? — удивилась Надюха.

— А куда Оленьку?

— Ну, неужели мама не посидит с ней какой-то месяц? Я об этом даже и не думаю.

— Ты не думаешь, а я думаю.

— Из-за отца?

Сергей хмуро кивнул. Надюха посмотрела жалостливо, с мягким укором.

— Какой ты, Сережка! Уже, кажется, не раз говорила: отец — не твоя забота. Вы разные, под одной крышей вам нельзя, ну и ладно, я же не спорю, ушла же с тобой от отца… Его не переделаешь, да и он по-своему неплохой человек. Тяжелый, да, а кто легкий? Ты легкий? Я легкая? Так что давай не будем. Денег мы у него просить не станем, нечего и надеяться. Позавчера ездил в Гореловское садоводство, дача вроде бы уже на мази. Если в этом году сорвется, мама как-нибудь уломает рублей на двести-триста.

Надюха потянула его из коридора на улицу и во дворе сказала с нескрываемым торжеством:

— Если хочешь знать, я уже прикинула, тысячу можно собрать прямо с ходу!

— Шустра! — рассмеялся Сергей.

— А ты не смейся. Вот, смотри, завтра получка: сто пятьдесят без квартирных — это раз. Магда Михайлина даст триста, — загнула Надюха второй палец, — два!

— Что, уже говорила с ней?! — поразился Сергей.

— Конечно! Это два, — продолжала торжествовать Надюха. — У мамы есть заначечка, точно знаю, к совершеннолетию Оленьки по пятерке откладывает — там немного, ну, рублей сто двадцать, наверное, собралось. Это три. Пятнадцатого мая аванс — тоже рублей сто пятьдесят. Это четыре. Считаешь? Я-то считаю: семьсот двадцать, так? У девочек из бригады по полсотни наверняка подстрелю. Это, считай, еще двести пятьдесят. Вот тебе и тысяча.

— Шустра! — повторил довольный Сергей. Пока она считала, он тоже шевелил мозгами, накручивал, как на арифмометре, и теперь, напялив каску, тоже принялся загибать пальцы:

— У Кузичева сотни две — раз, сотни три ссуда в КВП — два, халтурку какую-нибудь организуем рубликов на триста — это три, сотни три-четыре отец пришлет — четыре. Вот тебе и вторая тысяча! А уж пятьсот-то сами набегут.

Надюха прижалась было к его плечу, но тут же отстранилась и, засмеявшись, отряхнула рукав кофточки.

— Я теперь управленческая, можно сказать, начальство, с работягами не знаюсь. Ой, Серьга! Какая у тебя куртка грязная! Сейчас только заметила. Захвати-ка ее домой, прополощу хоть.

— Ну да, — отмахнулся Сергей, — на один час мыть. Ты лучше скатайся-ка нынче к родителям, попробуй батю расколоть.

— Да я уже маме позвонила, чтобы за Оленькой заехала, а я, — она помялась, — надо тут в одно место.

— Куда это? — насторожился Сергей.

— Ага! — Надюха рассмеялась. — Проверочка! Да нет, Магда просила заскочить к ней, что-то она там хочет мне показать.

Они вышли из затененного двора на улицу. Яркое солнце висело над крышей противоположного дома, слепило своей предвечерней яркостью. Где-то тарахтели отбойные молотки, с Литейного доносились грохот и лязг транспортного потока. Они стояли молча, ошеломленные этим внезапно ярким солнцем, шумом и выпавшей на их долю заботой, которая внесла в их жизнь не только тревогу, но и еще что-то, к их удивлению, светлое и пронзительное, что-то такое, что сблизило их еще больше за эти несколько минут.

Надюха, глядя на него растроганно, с любовью, провела рукой по его лицу.

— В институт поедешь сегодня?

— Вряд ли. С институтом вообще, наверное, нынче не получится.

— Ой, Серьга, не бросай учебу, год же пропадет! Уже столько отмаялся, как-нибудь выкрутимся. Я готова день и ночь работать, только не бросай, Серьга!

И столько горячего, искреннего желания прозвучало в ее голосе, с такой мольбой смотрела она на него, что Сергей согласился: