День милосердия

Надюха думала, что они поедут трамваем или метро, но, когда они вышли из-под арки на улицу, Магда уверенно направилась к такси, стоявшему у бордюра. Надюхе вдруг вспомнились и разговоры женщин в коридоре про недоступную и непонятную им страсть Магды к такси, и ее упорные ежедневные переговоры по телефону с диспетчерами, и случаи, когда в последнюю секунду перед началом работы она подкатывала на такси к самому подъезду управления, и все глазели из окон (на первом этаже!), как, с треском распахнув дверцу, она круто, всем корпусом, поворачивалась на сиденье и сначала выбрасывала округлые, как кегли, ноги в лайковых сапогах-чулках, а уж потом тянула за собой вечно набитые чем-то сумки. Надюху все это вдруг так поразило, что она, поймав Магду за руку и придержав ее перед дверцей, спросила придушенным голосом:

— Ты что, каждый день на такси?

Магда взглянула на нее, как на полоумную, но тотчас снисходительно усмехнулась и, закатив глаза, сказала со вздохом:

— Иначе не получается.

Они выехали на Литейный, повернули на улицу Пестеля, а потом помчались по набережной Фонтанки на низкое слепящее солнце. Шофер опустил противосолнечный щиток, и тень надвое разделила его лицо. Протертое лобовое стекло ярко осветилось, сквозь него трудно было смотреть — все казалось затянутым сияющим желтоватым дымом. Магда, сидевшая впереди, нацепила темные очки в массивной, отделанной перламутром оправе. Вид у нее был озабоченный. Какая-то сложная и тайная работа совершалась в ее голове, велись какие-то расчеты, делались прикидки вариантов, плелись хитроумные планы. Она шевелила губами, и черные дужки ее выщипанных бровей вдруг резко приподнимались из-за оправы.

Надюха беззаботно поглядывала по сторонам — до самого Магдиного дома, до того момента, когда Магда выложит обещанные триста рублей, можно было расслабиться и ни о чем не думать. Просто ехать по улицам вечернего Ленинграда и глазеть, тем более что поглазеть было на что — город ей никогда не надоедал.

Там, на той стороне Фонтанки, в длинном ряду приземистых, словно сцепленных в один причудливый состав зданий с разными фасадами, были дома, на которых Надюхе довелось работать, и теперь, проезжая мимо, она легко находила их и смотрела на них с таким же теплым чувством, с каким смотрит добрый врач на бывших своих пациентов, возвращенных к жизни. В отделочницы она пошла сознательно, сама, по собственному желанию, решив, что возвращать молодость любимому городу — занятие ничуть не хуже, чем, скажем, лечить или обучать грамоте. Да и не очень-то ее, окончившую среднюю школу с четырьмя тройками в аттестате, тянуло в институты. Отец и мать прожили жизнь рабочими и не настаивали на том, чтобы дочь обязательно имела высшее образование. Отец, так тот даже прямо высказался — дескать, нечего время терять, пусть работает, скорее человеком станет. Мать, по своему обыкновению, отмолчалась, но молчание ее было красноречивее отцовских слов — устала тянуться, копейки считать, давай, доченька, впрягайся и ты, помогай. Надюха и не маялась, не переживала, как некоторые, куда пойти, — ей повезло: работать в РСУ ее надоумил старый друг отца Иван Григорьевич, инженер по технике безопасности ремонтно-механического завода.

Иной раз совсем мало надо человеку, чтобы принять очень важное жизненное решение. Когда человек сам нацелен на какое-то дело, которое кажется ему самым интересным, самым важным, то тут, конечно, другой разговор, но когда ты, как в сказке, стоишь на развилке множества дорог и не знаешь, какую из них выбрать, то тут-то и бывает, что, куда дунет ветер, туда и пойдешь, надеясь бог знает на что. Так получилось и у Надюхи: Иван Григорьевич, коренной ленинградец, влюбленный в свой город, как-то был у них вечером в гостях и за ужином принялся расхваливать ленинградских строителей-ремонтников. Дескать, вот люди заняты действительно нужным и благородным делом: омоложением старого Питера, — вот, дескать, куда надо стремиться нашей молодежи — и заработок приличный, и город можно узнать как следует, не по учебникам, и, так сказать, с историей лоб в лоб.