День милосердия

Там она открыла один из шкафов «стенки», вынула коробку с яркой заграничной фирменной этикеткой, раскрыла — в коробке оказались великолепные туфли на высокой пробковой платформе. Не туфли — мечта! Повелительным жестом она велела Надюхе снять ее поношенные босоножки и поставила перед ней заграничные туфли.

— Ну-ка, примерь.

Надюха примерила — в самый раз, как на нее, легкие, красивые, а уж о модности и говорить нечего.

— Пошли Коленьке покажем, — приказала Магда.

И Надюха пошла — неловко, неуверенно, словно ребенок, делающий первые шаги. Туфли без пяток волочились по полу, и она боялась поднять ноги, чтобы не свернуться с неустойчивой платформы.

— Детка, смелее! — прихлопнув в ладони, озорно закричала Магда. — Живее! Свободнее! Шаг левой — хоп! Шаг правой — хоп!

Надюха вошла в комнату, где был Николай. Он глянул мельком на нее и сказал ворчливо:

— Привожу ей, а она раздает. Но тебе в самый раз, бери, так и быть.

Надюха замерла в каком-то как бы смятении, испуганно посмотрела на Магду — та вошла в раж и кричала с искренним восторгом:

— Хоп! Хоп! Ну, что же ты, пройдись как следует, не бойся, они же твои!

С жалким лицом, готовая расплакаться, Надюха решительно замотала головой.

— Нет, нет, Магдочка, сейчас никак не могу. Понимаешь, у нас же кооператив…

Николай, успевший наполнить рюмки и собиравшийся выпить за обнову, кинул на нее насмешливый взгляд.

— В новую квартиру на новых колесах.

Магда, округлив глаза, все смотрела на стоящую рядом Надюху, как ворона склонив голову чуть набок.

— Дурочка, дурочка, — сказала она каким-то каркающим хриплым голосом, — тебе же так идет!

Николай глотнул коньяку, поперхнулся, закашлялся, побагровел лицом и могучей, набычившейся шеей.

— Не сердись, — жалобно сказала Надюха и погладила Магду по плечу, — ладно?

— Да что ты, бог с тобой! — отшатнулась от нее Магда. — С чего ты взяла, что я сержусь?

— Ну, так просто. Знаешь, я поговорю с мамой, может, у нее на работе кто-нибудь возьмет, — пробормотала Надюха.

— Милочка, не волнуйся, туфли уйдут. Оторвут с руками, только свистнуть.

Магда нетерпеливым жестом показала на туфли — дескать, снимай, — наклонилась, сама сняла с нее и, не оборачиваясь, унесла в спальню. Вынесла простые Надюхины, кинула ей под ноги. Она уже снова казалась веселой и беспечной, и на щеках ее горели два ярких красных пятна. Она лихо прищелкнула пальцами, с грубоватой ласковостью пожулькала Надюхину голову, поправила ей прическу, прижала к себе и тут же оттолкнула.

— Эх ты, человек — два уха. От таких вещей отказывается. Да я бы все с себя сняла, голенькой бы осталась — в одних этих туфлях.

Николай, откашлявшись, погрозил ей:

— Не мельтеши, сядь, выпьем по-человечески.

Магда села, чинно положив руки на колени, как пай-девочка. Надюха присела на самый краешек тахты.

— Деньги — это вода, — изрек Николай, наполняя свою рюмку, — а вот вода — это деньги! Верно, Магдо́?

— Да вы понимаете, нам за кооператив скоро вносить, я не то что купить, занять у вас хотела, — пролепетала Надюха, чувствуя, как ее вдруг прошиб пот, а лицо заливает жаркая краска.

Магда чуть театрально откинула голову и, выпучив глаза, ахнула.

— Ах, милочка, прости, прости, прости! — Она прижала руки к груди и от души рассмеялась. — Господи, в этом мире, который вертится, немудрено запутаться. Ведь ты же за деньгами, а я, дурочка, туфли. Тьфу! Закрутилась баба, совсем закрутилась.

Она вдруг нахмурилась и озабоченно закусила губы.

— Что же мне с тобой делать? Ты понимаешь, детка, наличных-то сейчас нет. Как же нам быть?

Николай, пожав плечами, выпил. Надюха окаменело смотрела на розовую ажурную коралловую ветвь, которую держал в лапах фарфоровый медвежонок, сидевший за стеклом на полке серванта.

— Наличных нет и пока не предвидится, но вот если бы ты захотела, — задумчиво проговорила Магда и, поднявшись, поманила ее за собой в спальню. — Пойдем-ка, кажется, я кое-что придумала…

Из этой же «стенки» она достала сверток, аккуратно запакованный в полиэтиленовый мешок. Развязав капроновую тесьму, она вынула из мешка темно-вишневый стаканчик с золоченым ободком посередине.

— Ультра глоу липстик, девять, ройял велвет, — прочла она надпись на этикетке. — Английская губная помада. Светлый коралл. Сорок тюбиков, по семь пятьдесят — это как раз три сотни. Ведь вам надо триста?

— Четыреста бы, — смущенно, не догадываясь еще, куда клонит Магда, сказала Надюха.

— Ага, значит, — Магда закатила глаза, крутанула ими туда-сюда и выдала результат: — Пятьдесят три, пятьдесят четыре штуки. Ну, дать?

— А что с ними делать? — растерянно спросила Надюха. Голос ее дрожал, дрожали и кончики пальцев, когда она прикоснулась ими к вискам.

— Чудачка! В «Пассаже», в любом туалете наконец, да где угодно. За один вечер с руками оторвут. Можешь и не по семь пятьдесят, это я по курсу тебе даю, а ты смотри, как пойдет, может, и по десятке. Все, что выше, — твое. Ну, как?

И не дожидаясь ответа, она стала вытаскивать из пакета тюбики помады и, считая про себя, складывать ровными штабельками по десять штук.