День милосердия

Не поднимая головы, она качнулась от него в сторону, в другую, как это бывает, когда не можешь разойтись со встречным прохожим, но вдруг увидела его перед собой и, вскинув голову, круто обошла, не сказав ни слова. Сергей пошел за ней, пристроившись сбоку.

— Подожди, поговорим, — начал он, пытаясь придержать ее за локоть.

Она брезгливо отдернула руку, ускорила шаг. Лицо ее было каким-то посеревшим, угловатым, неприступным. Такого лица он у нее еще не видел, просто не знал, что у его доброй, ласковой, Мягкой Надюхи было в запасе и такое — страшное, неумолимое лицо. Все слова, которые он готовил и обдумывал, разом вылетели из головы, и он остался стоять на улице, глядя вслед уходящей Надюхе.

Она шла, казалось, так же не спеша, как за минуту до их встречи, но Сергею бросилось в глаза и почему-то больно задело то, что теперь она шла не сутуло, не опустив голову, а ровно и прямо, как будто демонстрировала походку. Сумка ее ритмично отскакивала от упругого бедра.

«Ничего, ничего, одумается», — думал он, укладывая кирпич за кирпичом в наращиваемый простенок. Мысль эта повторялась бесконечно — до тех пор, пока не перешла в размеренный счет, и Сергей погрузился в глухую кладку, как в спасительный сон.

К вечеру простенок был доведен до нужного уровня, и Сергей, проверив кладку, присел отдохнуть в тихом умиротворении, которое всегда накатывало на него после хорошей работы. Ныла спина, тяжелой усталостью налились руки, вяло и спокойно было на душе, как будто вся эта едкая накипь последних дней сошла на нет и снова в его жизни все чисто и ясно, как в самом начале.

И вдруг он заметил внизу Александра. Тот прохаживался по двору, озираясь и явно кого-то высматривая. «Меня ищет», — подумал Сергей, но знаков подавать ему, что он здесь, на стене, не стал — наоборот, пересел на брусья подальше от края. «Если надо, найдет», — решил он.

Александр нашел его довольно скоро, видно, кто-то подсказал, где Метелкин. Сергей хмуро кивнул на его приветствие и отвернулся, давая понять профессорскому сынку, что говорить им не о чем.

— Отец просит тебя зайти, — сказал Александр, присев возле Сергея на корточки. — Сегодня, если сможешь. Зайдешь?

Сергей молчал, и Александр повторил настойчивее:

— Зайдешь, я спрашиваю?

Сергей кивнул:

— Ладно.

Слепяще-желтое вечернее солнце сияло в зеркале над камином, и широкая задняя стена, к которой придвинуты были спинками две деревянные кровати, матово и сочно светилась новыми серебристыми обоями. Яркий отсвет падал в дальний угол, на толстое стекло старинного буфета, дробясь в гранях на множество радужно горящих огней. Острый лучик ударял в люстру над круглым столом, в хрусталину, и она чуть повертывалась, то вспыхивая переливчато, то затухая, как маяк вдали.

Андрей Леонидович лежал на белых подушках, в белой нательной рубахе, светлый и вольный, как после бани. На груди его, поверх пододеяльника голубоватой белизны, крахмально белела большая салфетка. Прикроватный столик тоже был накрыт салфеткой, на нем стояли какие-то пузырьки, «Спидола», высокая белая кружка и белый польский телефон.

Солнце, висящее в зеркале, торжественная белизна, острый запах лекарств — от всего этого дохнуло такой тревогой, что Сергей невольно приостановился и пошел на цыпочках.

— А, гегемон, — бодро сказал Андрей Леонидович, пошевеливаясь, чтобы привстать.

— Лежи! — прикрикнула на него Христина Афанасьевна.

И тотчас из кресла у окна раздался чуть гнусавый из-за вечного насморка голос Павлика:

— Дедуля Андруля, я тебе не разрешил подниматься.

Андрей Леонидович развел руками.

— Видал, обложили, как медведя в берлоге. Ну, здравствуй, Сергей!

Он приподнял руку. Сергей наклонился, пожал руку, заглянул в самую глубину потаенных глаз Андрея Леонидовича. Ни тревоги, ни растерянности, ни тоски у старика — спокойные, живые, хотя и усталые глаза.

— Садись. Христенька, дай-ка нашему мастеру стул.

Христина Афанасьевна торопливо придвинула Сергею стул.

— Да, так вот, — начал Андрей Леонидович. — Вы здорово поработали, квартиру просто не узнать. Хозяева очень довольны.

Он перевел глаза на Христину Афанасьевну. Она подала ему тот самый бумажник тисненой кожи, из которого рассчитывался Александр. Андрей Леонидович раскрыл бумажник, порылся в разных отделениях, стал неторопливо, по одной выкидывать на стул новенькие десятки. «Раз… два… три… четыре… — непроизвольно включился счет у Сергея, — раз… два… три… четыре… раз… два…» Бумажник захлопнулся. Андрей Леонидович собрал деньги в аккуратную пачку, протянул Сергею.

— Премиальные. Держи! Держи, пока дают.

Смущенный, обескураженный таким прямым, без всякого подхода решением щекотливого вопроса, Сергей принял деньги, сунул в карман куртки. А что? Ломаться, отказываться? Если бы Александр сразу рассчитался с ним по-человечески, то эту «премию» он ни за что бы не взял.

— Спасибо, — сказал он.