День народного единства: биография праздника

Вскоре после смерти Пожарского осмелевшие соседи начали пытаться притеснять его крестьян. Осенью 1643 г. сын боярский Иван Зиновьев задержал крестьянина села Пожарских Рахин Мост Андрюшку Сысоева, ездившего собирать хмель на Удритские болота, отобрал хмель, пищали, другое имущество и заявил, что это его угодья, а приехавшему к нему разбираться приказчику Р. Кривоперстову нагло орал, грозя зарубить топором и браня матерно – «полно де вы владели при старом князе, а ноне де вам не старина, забудете де вы в болота ездить». Приказчик, жалуясь хозяевам, кстати, отметил, что этот «озорник» «вас, государей, с собой верстает». Разгневанные Петр и Иван Пожарские приказали ответить «адекватно» – «152-го октября в 10 день по сей челобитной Родивону Кривоперстову. Велеть против что заграбить, что у него есть, да не отдавать, а заграбить поболыши, чтоб знал нас на Москве!» [179, 82–83].[99] Думается, помещику Зиновьеву пришлось несладко…

Ныне во многих населенных пунктах, некогда принадлежавших Пожарскому, краеведы разыскивают следы его пребывания, даже места, где могли находиться его усадебные дома. Судя по писцовым книгам, в крупных селах они имелись, но оставались в основном на попечении приказчиков-управляющих. Боярин XVII в. отличался от большого вельможи XVIII в. тем, что, как и любой дворянин более низкого ранга, постоянно и пожизненно находился на службе. На самом деле Пожарский редко бывал в своих отдаленных владениях, поскольку ему ежедневно приходилось находиться при дворе, присутствовать на заседаниях Боярской думы в Кремле, если у него не было других «посылок» вне столицы – в посольства, на полковые или городовые воеводства. Поэтому местом его постоянного пребывания был родовой двор на Сретенке (теперь эта ее часть – Лубянка). На так называемом «Сигизмундовом плане» Москвы, изданном в 1610 г. голландскими картографом Г. – И. Абелином и гравером Л. Килианом и представляющем город как бы с птичьего полета, хорошо видны Пушечный двор, Сретенка с разнообразными домами, в том числе и комплекс большой усадьбы напротив церкви Введения, с большим центральным домом с башенкой и множеством иных построек, дворов, даже садом [87, 201, 220–222]. Исследователи, сопоставив план с переписной книгой 1620/21 г. («На Стретенской улице… двор боярина князя Дмитрия Михайловича Пожарского, вдоль тритцать семь сажен поперек тритцать пять сажен»), считают тот участок усадьбой Пожарских [127; 16, 42–46; 163, 80–85].

Строения, видные на плане, скорее всего, сгорели в марте 1611 г., и Дмитрий Михайлович начал, как и все, отстраиваться после 1613 г. заново. Из духовной его следует, что Пожарский выстроил в своей главной резиденции редкие еще в это время для Москвы каменные здания – сыну Петру предназначались «новые полаты, что зделаны», Ивану – «полаты, где я жил, и княгинины полаты, и старые полаты, и кои у ворот полаты, и ледники». Дмитрий Михайлович рекомендовал Петру построить себе такие же палаты, как и те, что отошли к брату, – владение, видимо, делилось пополам, в дальнейшем все отошло к Ивану, а затем к его сыну Юрию Ивановичу, последнему в роде Пожарских. Словом «палаты» в то время именовались именно каменные или кирпичные постройки, в отличие от деревянных, обычно называвшихся «избами», пускай даже «хоромного», т. е. дворцового, «строения».

В 1645 г. какая-то часть усадьбы Пожарских была предоставлена прибывшему в Москву польскому посольству, вероятно Г. Стемпковского (переговоры велись о новом, появившемся в Речи Посполитой самозванце Я. Лубе, а также о пограничных районах Северщины). Петр и Иван Пожарские тогда потребовали от Посольского приказа уплаты 15 рублей за лед из их ледников – «по твоему государеву указу поставлен литовской посол на нашем дворишке… и с тех ледников лед про посла емлют, и всякие посольские люди лед рознесли…» [179, 71]. Картина, представшая перед братьями Пожарскими после отъезда посольства, достойна воспроизведения обширной цитаты из их челобитной: