День народного единства: биография праздника

Постепенно у Сталина сложилось твердое убеждение в наличии многочисленных погрешностей в деле интерпретации русской истории, включая эпоху Смуты. При ознакомлении в 1935 г. с проектом учебника по истории СССР под редакцией И. И. Минца, который поступил на конкурс, Сталин обратил внимание на раздел «Контрреволюция», посвященный освобождению Москвы от поляков в 1612 г. Ополчение Минина и Пожарского авторы учебника назвали контрреволюционной армией. Это вызвало недоумение Сталина, который оставил на страницах учебника свою резолюцию: «Что же поляки, шведы были революционерами? Ха-ха. Идиотизм» [32, 2366]. В январе 1936 г. в газете «Правда» были вдруг опубликованы сталинские замечания по учебникам истории. Именитый публицист В. Быстрянский следом поспешил осудить путаников-историков: «…борьба Минина и Пожарского в 1612 г. против поляков и шведов трактуется в антимарксистском духе, т. е. в духе левацкого «интернационализма»» [5].

На только что опубликованные исторические романы А. В. Галкина «Смута» и «Дикий камень» З. С. Давыдова обрушилась резкая критика [12]. В том и другом романе присутствовали образы и идеи, внезапно вышедшие из научной моды. В «Смуте» Галкин изобразил Лжедмитрия подлинным царевичем, патриотом и человеком государственного ума. На досуге царевич Дмитрий, по словам Галкина, «усиленно занимался науками, читал поэтов, восторгался римскими стихами, сочинял всевозможные планы завоевания Турции, Кавказа, Индии, устройства в Москве культурных учреждений, хорошего суда, где не брали бы взяток, и европейского войска» [8, 120]. Будучи хорошо образованным человеком, Дмитрий внутренне не принимает боярские невежество и бескультурность. Во время церемонии венчания на престол Дмитрий выступает, как бы сейчас выразились, с программной речью.

«Отстали мы, – говорил царь, – от монархий зарубежных – там науки процветают, книги печатаются, ученые мужи в университетах и коллежах молодых людей обучают, а мы до днесь во тьме сидим! Надо нам не презирать заезжих иноземцев, а добра, разума и премудрости книжной от них набираться. Но отныне не будем мы являть различья промеж людей русских и пришлых – «несть бо иудея и эллина пред милостью Божией», како во Святом Писании сказано, и всяк человек, добро творящий и на миру полезный, сердцу нашему равно любезен станет и от обиды защиту верную найдет. Нову жизнь зачинаем, чада мои любезные!» [8, 207].

Планам прогрессивного царя, радевшего о простом люде, не суждено было сбыться. Чинимые безобразия и бахвальство польской шляхты и челяди, понаехавших в Москву на свадебные торжества в свите Марины Мнишек, оказались выгодны кружку боярина Василия Шуйского: «…проповедовавшийся боярскими агентами польский погром находил сочувствие даже в преданных царю низовых массах и не встречал возражений в стрелецких полках». «Государственный переворот» заканчивается подлым убийством Дмитрия, в то время как рядовые москвичи были с боярами лишь в одном – в кровавом погроме шляхтичей: «…толпы народа вместе с княжьими холопами, а также с выпущенными из тюрьмы ворами растаскивали польские достатки, уводили лошадей» [8, 431]. Народ не принял боярской расправы над царем. Иными словами, Галкин частично воплотил в своем романе историческую схему Покровского, который называл Лжедмитрия предводителем казацко-крестьянского восстания против Бориса Годунова, и видел в майских событиях 1606 г. исключительно корыстную междоусобицу феодальных группировок.

Главным героем романа Зиновия Давыдова являлся русский князь Иван Андреевич Хворостинин – лицо историческое и малопривлекательное. Князь при Лжедмитрии занимал должность кравчего и потом дважды подвергался ссылке в монастыри Василием Шуйским и Михаилом Федоровичем. Запомнился современникам Хворостинин своим жестоким обращением с дворовыми людьми и неприязненным отношением ко всему русскому. Его раздражало, что «в Москве людей нет, все люд глупый, жить не с кем, сеют землю рожью, а живут ложью» [29, 260]. По воле Давыдова князь Хворостинин превратился в своего рода боярского Чаадаева, мечтающего о просвещении и благе народном. В наставники к главному герою писатель приставил ироничного шляхтича Фелекса Заблоцки. «Я поляк, сын свободного народу. В Польсце все шляхетство розмовляет по-латинску и по-французску и по-гишпаньску. Бо мы есьмы народ свободный и субтэльный и, як то говорится, цивилитатный», – скромно рекомендовал себя Заблоцки [14, 18]. Поляк тайно учил русского князя латинскому и польскому языкам, а также прочим наукам. Однажды в «потайной и задушевной» беседе Заблоцки в сердцах опечалился положением на Руси: «А глянь ты, князь милостливый, за тын свой, яка непереносна розруха, яки смутки в людях, який барбарский урядок…» [14, 34]. Князю родная сторона тоже показалась «диким камнем», который только давит землю и не дает произрасти ничему живому. По секрету пан Заблоцки поведал Хворостину о намерениях царевича Дмитрия: