Как уже говорилось, дворянские массы, опора ополчения, в основном разъехались, поэтому Д. Т. Трубецкой развил бешеную деятельность среди казаков. Он ежедневно устраивал шумные многолюдные пиршества для них; неизвестный московский мемуарист того времени подсчитал, что он кормил и поил чуть не 40 тысяч казаков (явное преувеличение) «по вся дни … зазывая толпами себе на двор… моля их, чтобы быти ему на России царем» [91,
В среде казаков пользовался популярностью пленный в то время «их патриарх», тушинец Филарет. Это использовала заново сбившаяся новая группировка – родственников и свойственников Романовых [164,
В конечном итоге более 500 казаков осадили двор крутицкого митрополита, где заседали бояре, высшая курия Земского собора, и потребовали скорейшего решения. Растерявшиеся бояре предложили определить кандидата жребием (это тогда не выглядело легкомысленно – таким образом, например, многие века избирали новгородского архиепископа). Но атаманы воспротивились, заявив: «Князи и бояря и вси московские вельможи, но не по Божией воле, но по самовластию и по своей воле вы избираете самодержавно». Согласно Божьей воле и по благословению государя Федора Иоанновича царский посох должен был быть передан Федору Никитичу Романову – но он в плену, однако есть его «отрасль добра» – «Михайло Федорович», и тут же «возопили» и провозгласили ему многолетие. Ошеломленная и испуганная Дума тряслась от страха, и только Иван Никитич Романов, дядя, пытался урезонить казаков, объясняя, что Михаил Федорович еще «млад и не в полне разуме». Возможно, он рассчитывал на собственное избрание. Однако казаки отвечали ему (похоже, со скрытой иронией): «Но ты, Иван Никитич, стар верстой (т. е. многоопытен), в полне разуме, а ему по плоти дядюшка прирожденной, и ты ему крепкой потпор будеши». Бояре еще пытались организовать какую-то интригу с задержкой целования крестов, однако казаки вынудили их присягнуть тут же, а потом вынесли 6 крестов на Лобное место, где их целовали, видимо не воспротивившиеся такому решению, остальные депутаты Собора и москвичи [91,
Узнав об этом, князь Трубецкой (не присутствовавший на заседании, вероятно уверенный в победе своей кандидатуры) был ошеломлен и, возможно, перенес тяжелый сердечный приступ: «Лице у него ту и почерне, и паде в недуг, и лежа много дней, не выходя с двора своего с кручины», – сообщает тот же мемуарист, простодушно добавляя, «что казны истощил казаками и позна их лестны в слове и обман».
Пожарский, скорее всего, устранился от участия после того, как стало ясно, что кандидатуры шведского принца и Трубецкого терпят крах. О какой-либо его деятельности или высказываниях (помимо вышеприведенных, сведениям о которых и сами шведы не вполне доверяли[62]
) во время Собора вообще ничего не известно. Кроме того, он формально, возможно, и не принимал участия в заседании Боярской думы, будучи по чину всего лишь стольником, и продолжал, в меру возможностей, исполнять обязанности одного из глав временного правительства. Может быть, он был нездоров, рука, простреленная совсем недавно, не первая и не последняя его рана, могла еще давать о себе знать. Позднейший рассказ так называемого «Хронографа кн. М. А. Оболенского» о его поведении на Соборе, весьма красив, но явно легендарен, когда якобы он чуть ли не руководил Собором и требовал скорейшего решения:«И начаша между собою совет творити, со всем Освященным собором… князи и бояре и всяких чинов множество людей, князь Дмитрей Михайловичь Пожарской со всеми чины. А вопрошает их на искус, кий ему ответ подадут, и говорит: «Днесь у нас в царствующем граде Москве благодать Божия воссия, мир и тишину Господь Бог дарова. Станем у всещедраго Бога просить, дабы нам дал самодержателя всей Русии. Подайте нам совет. Есть ли у нас царское порождение». И тако вси умолчаша. И начаша власти глаголати: «Государь Дмитрей Михайловичь! Мы станем соборне милости у Бога просить. Дай нам до утрия срока»» [35, 449].
И наутро некие галицкий дворянин и казачий атаман внесли предложение о Романовых и представили их родословные с родством с царским домом.