День открытых обложек

«Дорогой и уважаемый мною Давид! Хотелось бы увидеть тебя на этой прискорбной земле. Я имею восемьдесят три года моей земной доли, силы мои изменяют, головные боли, головокружения, но пока живу… Павко очень слаб, ходит с палкой, пасет свою корову. Алена слаба.

Я прочитал им твое письмо, они плакали малыми детьми, плакали, вспоминая о тебе, и молились. Приветствую тебя библейским стихом (Книга чисел, глава 6, стих 22 и далее): ”Да благословит тебя Господь и охранит тебя!.. Да обратит Господь лицо Свое к тебе и даст тебе мир!” Целую тебя. Твой друг Иван».

По окончании той войны…

…на заброшенном берегу Средиземного моря обнаружили отшельника‚ который не знал ничего о Гитлере, не слышал о Сталине‚ не подозревал даже о войне с ее жертвами.

Одиночка может отсидеться в укромном месте, но куда деваться целому народу? Где отсидеться? В какой глуши?

Давид из Луцка попал в мою книгу под именем Лёвы Блюма. Он пережил ужас с послевоенным скитанием‚ взошел‚ наконец‚ на корабль и на палубе повстречал тихую девушку Броню. Длинноногую и длиннорукую. Большеротую и большеглазую. С тоненькой фигуркой и тяжелой грудью. С нежно-розовым отсветом на щеках‚ который пробивался изнутри затаившимся до поры огнем.

Видится Броне трюм крохотного суденышка‚ дощатые занозистые нары‚ юноша во мраке‚ склонившийся над ней‚ узкобедрый и жаднорукий. Юноша ищет тепло‚ самую его малость‚ после стужи ужасов отогревается в женских объятиях. Чудится Броне покачивание на нарах‚ пугающее падение в бездны и взлет под облака – не пережить заново.

Изгнание искупает грех.

Скитание искупает грех.

Они плыли вдоль береговых извивов‚ прячась по бухточкам от английских катеров‚ дней с ночами достало на сближение с первой болью и первым облегчением. А впереди была незнакомая земля, затоптанной тропой меж материками‚ впереди была непривычная для Лёвы война.

Он бежал по полю с карабином в руках; из полицейского участка на бугре строчили по нему из пулеметов‚ а с горы наблюдали монахи-молчальники‚ не одобряя и не осуждая. Командир кричал команды на непонятном языке‚ но Лёва команд не понимал и поэтому, может, не взял тот участок. Его ранило в пах‚ и он лежал до ночи под свирепым солнцем‚ всхлипывая от боли.

Восточный ветер поднимался из пустыни. Иссыхали источники на холмах Латруна. Расположилась на привале сытая смерть. Дыхание покидало Лёву‚ а наглые мухи роились поверху‚ питаясь его слезами и кровью.

Его лечили долгие месяцы‚ а Броня ждала с великим терпением‚ когда придет‚ наконец‚ покачивание на волнах с прежним облегчением.

– Ты здоров‚ – сказал врач‚ выписывая из больницы. – Но ты не познаешь свою жену. Детей не выведешь на свет.

Лёва вернулся к Броне с потухшим взглядом и поставил в комнате вторую кровать. Всё было отложено на «потом», на «после ранения»‚ но нарушилось влечение плоти‚ а девушка Броня обратилась в приметную женщину с хмельными, на разлет, глазами. Грудь‚ казалось‚ переламывала ее пополам, утягивая за собой‚ и мужчины на улице провожали Броню внимательным взглядом.

Земля заселялась, и почва утучнялась; цвела Броня манящей красотой‚ но недра ее не орошались и не давали произрастаний. Они лежали‚ разделенные считанными метрами‚ а ночи волочились жутким проклятием‚ принося к утру недолгое избавление: встать‚ улыбнуться‚ смыть томление под душем‚ бодро начать день‚ концом которого станет ночь‚ шорохи и скрипы по соседству.

Броня молила словами праматери: «Дай мне детей! Без детей – мертва я...» Голос Брони не звучал в ночи‚ но слышимость была отличной‚ без помех-наведений‚ и ее расслышали.

– Это чудо‚ – сказал врач. – В медицинской практике.

Затвердели и отворились протоки у Лёвы‚ приняло и отворилось чрево у Брони. Катала коляску с лобастым младенцем‚ возглашала в молчаливой гордости: «Хватит рожать, народы! Вот оно‚ совершенство из совершенств‚ зачем же еще?..»

Его назвали Шауль. Шауль Мендл Борух. Мендл – отец Лёвы: сгинул во рву на окраине польского городка. Борух – отец Брони: дымом вознесся в Треблинке‚ робким напоминанием Небесам‚ что на земле не всё благополучно.

Шауль живет в религиозном поселении‚ а в кроватке лежит младенец с несмелой улыбкой и изумлением в глазах. Он высмотрел себе родителей среди великого множества землян‚ но очередь стояла к Нехаме и Шаулю, души сходили в мир‚ воплощались в их детях‚ он волновался – не успеть! – но вот‚ но наконец, появился у родителей‚ которые могли не достаться‚ – изумление в глазах проливными потоками: это проглядывает душа младенца‚ которая прячется у взрослых в глубинах тайников‚ себя не выказывая.

Нехама, жена Шауля, покойна и безмятежна; каждая ее беременность входит в круговорот природы‚ вроде смены дня и ночи‚ зимы и лета. У них подрастает дочка Сарра‚ которую незамедлительно выдадут замуж‚ и они станут рожать наперегонки, мать с дочерью. Блюмы недосчитались с того помрачения многих и многих‚ но через пару поколений внуки Шауля восполнят семейную потерю. Старики приезжают в гости, видят на улице неисчислимых ребятишек: которые кинутся на шею, те свои.