День открытых обложек

– Дамы! – советует Фрума. – Не огорчайте своих мужей. Им не обязательно всё знать. Мужчины! – советует. – Не разбрасывайтесь теми, которые вас полюбят. Их будет немного.

Раздолье на просторе...

…неспешные доверительные признания. Всё важно и нужно, пока не прогорит костер, даже походя оброненное слово, – кому потребен мир, в котором не излить наболевшее, себя не отыскать в себе в момент вызнавания?

– Чей черед?

– Я. Пусть буду я.

Туманится.

Вздыхает натружено.

Ворошит угли.

Всматривается в темноту, затаившись, в дальние, должно быть, пространства.

– Не смогу. Не получится…

Придется сочинителю.

Она шла по улице в платье до полу‚ которое делало выше ростом‚ притихшая‚ утонувшая в мечтаниях, и его лунатиком потянуло навстречу.

– Имейте в виду, – заговорил. – Ваша краса – дар редкостный. Выдана на подержание, чтобы радовать. Сберегите в сохранности, не то с вас спросится.

– Я постараюсь, – ответила без улыбки.

Она отодвинула в сторону всё и всех, покорив естеством своим, откровенностью порывов, словно от рождения была рядом. «Держись за нее, дружок, – сказала бы бабушка Хая. –Такие женщины до войны только были…»

Ей нравилось его удивлять. У нее это хорошо получалось.

«Поверни налево». – «Нам же не туда». – «А ты поверни». И покатили в сторону заката, под жаркого золота перелив, в восторге-изумлении, – донеслось громовое, через усилитель: «Водитель ”Москвича”! Остановитесь!» Подкатил милиционер на мотоцикле, суровый, непреклонно карающий: «Почему ехали посреди шоссе?» – «Пели», – повинился он. «Песню», – повинилась она. «А зачем?» Взмокший под мундиром. Загазованный до очумелости. «Хорошо нам…» Вздохнул, затуманился, отпустил без штрафа.

«Поехали!» – и они торопились под вечер в бревенчатый дом, промерзший до лета, вприпрыжку бежали со станции, взявшись за руки, – лапистые ели по сторонам, нежилой дачный поселок, слепые бельма окон. Даже шишка, подобранная на холоде, затворившаяся в чешуйках от злого ветра, отогревалась возле печки, раскрывалась, хорошея, высеивала семена свои, доверившись теплу, свету, их неуемным порывам.

Приезжали и в осеннюю распутицу – ошметки грязи на обуви, прибивали к кормушке кусочек сала, высматривали желтогрудых синичек, которые слетались на угощение, подъедали его в момент, склевывая остатки из-под шляпки гвоздя, потешно склонив головы, клювиками отстукивая по деревяшке.

Брали отпуск‚ забирались в самую глухомань‚ прожаривались без стеснения на припеке, запасая солнышко на зиму. В палатке, над бурливым потоком, под кленового листа пожар, заползали в спальный мешок, скроенный на двоих, засыпали в обнимку, вдыхая общие выдохи‚ а подходила пора возвращаться – ногам тесно в ботинках…

«У тебя хороший характер, – говорила, примериваясь. – С тобой можно жить».

Встречи продолжались. Продолжалось мучительное ликование: малостью перед ее щедротами, жгучим верховым палом по макушкам сухостоя, под ураганный ветер, не опускаясь до корневищ. «Мы до или после?» – «До. Всегда – до». Возле нее было блаженно засыпать, не ощущая веса тела, открывать поутру глаза в ожидании неотвратимого, как выдали ее на подержание, но скоро подойдут и отнимут. «Не по заслугам, – скажут. – Не по мужским вашим достоинствам».

Светофоры зеленели на пути к ней, машины расступались услужливо, водители пропускали без прекословия. Молил вечерами, в пустой квартире: «Объявись, ну объявись же!..» Звонила, притянутая на зов: «Ставь чайник!..», и замирал на балконе, высматривая появление такси, хлопанье наотмашь дверью машины, стремительный пробег к подъезду. Взлетала по лестнице, врывалась вихрем: кофе без сахара, ломтик брынзы, обрывание пуговиц и крючочков…

Прибегала и под дождем, промокшая, продрогшая, – переодевал в сухие одежды, высушивал волосы, дыханием обогревал ступни ног, укладывал под одеяло. «А обласкать?..» Затихала, выговаривая глазами: «Меня никто так не любил. Никто». – «Разве это любовь? Неизбывность моя».

Веки опавшие.

Дыхание легкое.

Лежала с закрытыми глазами, нехотя опадая с вершин раскрытости, поворачивала голову, близко, на подушке, в безоглядной доверчивости, улыбалась несмелым заговорщиком, хорошея безмерно. «Не спи». – «Я не сплю».

Жалели минуты.

Мгновения они жалели...

Спросить у костра:

– Где она?

Не ответит.

Лишь по ночам. В изнурениях бессонницы. Видением на потолке, притянутым на зов: «Позвони мне, а я обрадуюсь…»

Тень на балконе. Беззвучное появление машины, взгляд поверху – ждет ли, томится ли: кофе без сахара, ломтик брынзы, сбрасывание излишних покровов, прикосновения с переживаниями…

Выслушивают со вниманием…

…прикидывая свои варианты.

Кому в утешение, кому в огорчение.

– Теперь кто?

– Теперь ты.

Человек иной, откровения иные.

– У меня была жена-суматоха: всё спёхом и всё не туда.