День поэзии. Ленинград. 1967

Любовь наша стала скупа,
себе очертила пределы...
Взаимных обид скорлупа
сдавила ее, затвердела.

Есть что-то неполное в ней,

продрогло в ней чувство живое...
Ей так не хватает огней,
летящих в ночи над Невою,
ей так не хватает садов
с последними листьями, черных...
Своих не хватает следов —
шальных,
молодых,
непокорных...

Любовь наша стала скупа —

в ней мается
сонная строгость.
Забыла лесная тропа
бедовость ее,
босоногость...
Неужто и вправду в ней нет
ни нежности той, ни боренья —
лишь этот мерцающий свет,
лишь это — вполсилы — горенье...

* * *

Снова женщины стали вязать...
Серебристые плещутся спицы.
Можно слово-другое сказать —
и опять в тишину погрузиться.

Возникает из петель платок.

Свет ложится на плечи, на темя...
Чуть заметно, как шерсти моток,
убывает вечернее время.

А в потемках, за звездным окном,

это время совсем не такое —
бьется гром в океане земном,
гулкий город не знает покоя.

В каждом жесте тебя узнаю.

Ты надолго опять замолкаешь —
то ли вяжешь ты повесть свою,
то ли узел в судьбе распускаешь...

Тишиной наполняется дом.

Подвигается ровно работа.
Есть в неспешном вязанье твоем
что-то верное, мирное что-то...

Замедляется времени ход,

и легко, и спокойно нам вместе —
верно, так замирает на месте
на больших скоростях самолет...

* * *

Вхожу в разъятый мир Антониони.
Экран глубок. Холодный, ясный свет.
И человек, один, как на ладони,
и четок в небе шпиля силуэт...

Все крупно и замедленно. И камень

как будто дышит. Живы фонари.
Деревья
обгоревшими руками
испуганно касаются зари.

Едва-едва намечены сюжеты,

а вещи
связи судорожно рвут —
от мира отсеченные предметы
какой-то жизнью внутренней живут...

Так чуток ветер. Так река влюбленно

целует берег. Так гремит прибой...
А люди, как деревья
отчужденно,
задумались над собственной судьбой.

КУРОСАВА. «КРАСНАЯ БОРОДА»

Работает Добрая Сила,
творит, засучив рукава.
Косило ее и гасило —
но Добрая Сила жива!

Она еще добрая —

сила,
бесстрашна еще и пряма...
К ней мир прижимается сиро
и медленно сходит с ума.

В больнице,

средь горя и крови,
она, эта сила, жива —
крутые, суровые брови
не скрыли ее существа.

Она возникает, как вызов,

бессонным упорством полна.
Еще никаких компромиссов
по-детски не знает она.

Еще не блуждает в потемках

и гневно встречает врагов.
Еще не дробится в потомках,
себя не пускает с торгов...

Все болью и мраком одето —

но нету опущенных рук,
и редкие лучики света
она собирает вокруг.

ЛЕВ МОЧАЛОВ

ПЕШЕХОДНЫЙ ТОННЕЛЬ