– Перестань, не надо. – Чхольвон в первый раз за все время поднял глаза. – Дом у меня, конечно, паршивый, поэтому и залог за него небольшой. Я уже предупредил хозяйку, чтобы она вычла оттуда коммунальные, ну и за вывоз моих старых вещей что-то взяла, а остальное отдала тебе.
– Дядюшка Пак! – Хеын подняла на него свое мокрое от слез и искаженное от боли лицо: он говорил так, будто прощался с ней навсегда.
– И еще: у меня есть накопления. В письменном столе найдешь сберкнижку, пароль от счета записан внутри. Также я оформил на тебя доверенность, она будет лежать там же. По доверенности выправи остальные документы, чтобы снять деньги со счета. Возьми их и трать по своему усмотрению, как считаешь нужным. Прости, что больше для тебя я сделать уже ничего не могу.
– Не говорите так, дядюшка Пак! Как я без вас? Меня ж на работу нормальную никто не брал, все время только за ваш счет и жила…
Хеын прикрыла лицо ладонями, через ее тонкие пальцы сочились слезы. Чхольвон поднял глаза на висевшие на стене часы – выделенные им десять минут заканчивались. Ему внезапно сильно захотелось пить, но воды в допросной не было. Дернув кадыком, он спросил:
– Хеын, тот полицейский, что отсюда вышел, сказал, что сейф был пустой – там ничего не было…
Женщина оторвала ладони от лица. Капля, едва держащаяся у нее на ресницах, сорвалась и стукнулась о пол. Последняя – больше слез в глазах у нее не было. Хеын опустила взгляд, словно о чем-то задумавшись, потом посмотрела прямо на Чхольвона: теперь она не казалась такой безутешно несчастной, как минуту назад. Лицо ее было по-прежнему мокрым, но ни жалости, ни любви к Пак Чхольвону на нем уже не читалось. Ее глаза расширились, край алого рта изогнулся в кривой ухмылке:
– Да неужто?
Наблюдавший за этой сценой Санъюн был поражен. Ручка выскользнула из его ладони и покатилась по полу.
Поручив Чонману закончить за него все дела, Санъюн прыгнул в машину и помчался к дому Пак Чхольвона. «Рабочий день в самом разгаре, откуда столько пробок?» Инспектора охватила нетерпеливость: он подрезал, метался из полосы в полосу и постоянно давил на педаль газа.
Эта усмешка… «Да неужто?» Она смеялась над своим дядюшкой Паком! Теперь с глаз полицейского спала пелена, и Хеын предстала перед ним совсем в другом свете. Только сейчас он осознал, что ему не давало покоя все это время, – Хеын! Она не могла устроиться на работу, и все это время ее содержал Пак Чхольвон. Да, он был виноват перед ней, но сам при этом жил в убогом доме, мало чем отличавшимся от трущобных лачуг, а она вольготно проживала в уютной квартире, более чем достаточной для одной. Это у Чхольвона всегда был изможденный вид; Хеын же всегда была бодра, энергична и вовсе не напоминала больную. Мёнчжун очень хорошо знал, каким человеком была его жена, – он поведал об этом инспектору в их первую встречу: ушла от мужа, забрав из дома все деньги и бросив родную дочь. И тут на СПИД все не спишешь: какими бы исключительными ни были обстоятельства, ни одна нормальная мать не оставила бы своего ребенка без средств к существованию.
Кривая ухмылка Хеын вновь и вновь всплывала у него перед глазами. И теперь интуиция подсказывала полицейскому, что дело закрывать пока рано. Санъюн стал наотмашь бить по рулю. «Би-бииип!» – его злость зазвучала сигналом клаксона. «Пак Чхольвон сначала сказал, что в сейфе ничего, кроме бумаг, не было. Потом признался, что это были ложные показания. Но ведь потом, когда я вышел из допросной, он задал этот же вопрос Хеын – мол, почему полицейский спрашивал про пустой сейф. Получается, про бумаги в сейфе он знал только с ее слов. А это, в свою очередь, предполагает, что она была в профессорском доме… Но ведь точно известно, что в день убийства Чхве Чжинтхэ, то есть 21 августа, она проходила обследование. Как это объяснить?»
Пробка начала рассасываться, и Санъюн сильнее вдавил акселератор.
Вход в квартиру Пак Чхольвона все еще преграждала желтая полицейская лента. Это означало, что пользоваться квартирой можно будет не раньше, чем начальство посчитает, что расследование проведено тщательно, никаких замечаний нет и дело можно окончательно закрывать. К его счастью, приказ о снятии опечатывания с квартиры пока не выходил. В противном случае Санъюну потребовалось бы отдельное разрешение на доступ в чужое жилище. И далеко не факт, что, пока он его получал, важные улики никуда не пропали бы. Так что в этот раз процессуальная волокита была ему на руку.