День поминовения

День начался, день идет, Мария Николаевна спрашивает вчерашние уроки. “Это нечестно”,— канючат мальчишки. Читает вслух “Недоросля” Фонвизина: далеко, устарело, скучно. Только сцена с учителями вызывает смех. “Не хочу учиться, а хочу жениться” нравится, но, говорят, жениться глупо. “Не хочу учиться, хочу на войну!” Маша пересказывает пьесу Симонова “Русские люди”. Восторг!

Маша несла домой бидончик с супом (дают порцию на детей) и половину своего второго. Добавление к тому, что стоит в русской печке,— картошке, каше, тыкве. Забота доброй Михеевны.

Прибежала домой, скинула варежки, сунула закоченевшие пальцы в рот — отогревать. Михеевна расстегивала пуговицы на шубке, раскутывала Машу, ворчала: “Что ты руки морозишь? Варежки твои давно сжечь пора, варежки — в городу, а здесь Сибирь. Давай сошьем рукавицы, у меня патронка есть, по какой кроить, и ватин теплый — вон рукав валяется от жакета. А на верх пойдет твоя юбка шерстяная красная, ее все равно никто не купит, в красных юбках одне цыганки ходют, да и то в сборчатых, а твоя — дудкой”.

Вечером прикроили, еще и Катюне рукавички получились, на следующий день с утра — Маше во вторую смену — сели шить. Женщины шили, Катюша ковырялась, сметывала, Митя совался под иголки, мешал. Матрена Михеевна связала старый платок двумя узлами, сделала зайца — “зая, зая, заюшка — прыг”, Митяшка хохочет, требует “ессе плыг”.

Через день рукавицы были готовы, получились большие, теплые. Маша шла на работу и, пока шла, обдумала все: они с ребятами будут шить рукавицы для солдат. Поделилась с Вероникой, и сразу пошли к заведующей: все посылают подарки на фронт, дайте нам два-три списанных шерстяных одеяла, ниток, иголок.

Фаина Фоминична жалась — ниток нет, иголок мало, все растеряют, да и не выйдет ничего, не сумеют. Но уступила.

Девочки обрадовались делу, сразу захлопотали, мальчики отказывались шить — не умеют, учиться не хотят. Теперь Маша рассказывала военные эпизоды, в которых были разведчики-лыжники, лыжники-пехотинцы, пулеметчики, мороз, руки примерзали к металлу, Маша плела свои придумки, сама не зная из чего, но холод, замерзшие пальцы ощущала как свои. Жарбиц сказал, что она хитрая, и Маша рассердилась: “Что я вас уговариваю? Вы воевать хотели? Вот и помогайте воевать тем, кто на снегу, на холоде, в опасности. Вам тепло, вы спите спокойно под верблюжьими одеялами, под крышей, и печки вас греют...”

Согласились.

Фаина Фоминична выдала для начала три шерстяных одеяла, худые посередке, но крепкие с краев. Собрали у персонала иголки, нитки, приступили к работе. Поначалу кололи пальцы, много распарывали, перешивали, потом стало ладиться.

Прослышав, что “интернатские шьют для фронта”, начали приносить кто катушку ниток, кто иголку, а кто старый полушалок или ватин.

Шили с каждым днем лучше. Все, кроме Паши Букана: так криво и косо, как он, не шил никто. Паша горевал, но не от того, что над ним смеялись. Была другая, более важная причина. Решено было: каждый кладет в сшитые рукавицы письмо на фронт. Куда же положит свое письмо Букашка? Если он не сошьет рукавиц, значит, и письма писать не будет. Ребята открыто злорадствовали. Все обсуждают, как лучше обратиться: “Дорогой воин” или “Дорогой наш защитник”? Паша совсем захандрил. Тем более что давно не писал отцу, тот сообщил, что меняется номер полевой почты, а потом замолчал.

Наступил день, когда работу принимала “комиссия” — Мария Николаевна, Вероника, няня Фрося и Жанна.

Подошел Паша со свертком, крепко перевязанным кругом веревкой. Просил не развязывать, не смотреть. “Это мой подарок, я тоже имею право послать подарок на фронт!”

Он очень волновался, и Маша не развернула сверток, потом посмотрит, она обязана это сделать. Все рукавицы были заперты в шкаф, а Пашин подарок Маша потихоньку унесла домой.

Уложив Катю с Митей, Мария Николаевна развернула сверток и ахнула. В нем оказались большущие голубые рукавицы, выкроенные из нового шерстяного одеяла. Этими одеялами так гордилась Фаина Фоминична! Она “выбила” их из наркомздравов-ских фондов и любила говорить: “У меня дети спят под верблюжьими одеялами!” Боже, что теперь будет?

Раз одеяло загублено, пусть уж рукавицы будут сшиты как надо, и Маша села перешивать Пашину работу. В одной рукавице лежала записка: “Дорогой товарищ военврач! Может, вы когда пойдете на лыжах. У меня отец тоже военврач, только не знаю, где он сейчас. Павел Букан”.

Наутро Мария Николаевна сидела напротив заведующей, на развернутой бумаге лежали голубые рукавицы. Глядя на них, Фаина Фоминична наливалась багровым румянцем.

— Так и знала, что ваша затея с рукавицами к добру не приведет! Кто это сделал? Где вы-то были? Наказать!

Маша не назвала Букана, сказала:

— Один из моих, это ведь сделано из добрых чувств.

— Если у вас дети могут изрезать такое одеяло, значит, вы плохая воспитательница.

Маша молчала.

— За это можно уволить! Уж стоимость одеяла я вычту из вашей зарплаты, будьте спокойны.

Через несколько дней радио сообщило радостную весть: сдался в плен немецкий генерал Паулюс вместе с войсками, окруженными под Сталинградом. Победа!