День после ночи

И не то чтобы она надеялась в скором времени отсюда выбраться. В Палестине у нее не было родственников и не было никого, кто согласился бы назваться ее родственником. В Польше она не посещала молодежных сионистских собраний и не подлизывалась к новым, витающим в облаках пионерам, которыми кишмя кишела эта страна. Хуже всего, что у нее не было документов. Официально она вообще не существовала.

Зора покинула концентрационный лагерь такой ослабленной, такой изможденной, что была не в состоянии думать о том, что ждет ее впереди. Но когда работники Красного Креста спросили, не нужен ли ей билет до Варшавы, Зора покачала головой. Она оказалась единственной из всей семьи, кто остался в живых после первой волны арестов, так что в Варшаве ей былу некуда и не к кому возвращаться.

В лагере для перемещенных лиц парни и девушки не умолкая говорили о Палестине – и как о своем доме, и как о воплощении надежд. И, поскольку у Зоры не было ни того ни другого, она решила примкнуть к ним, вступив в небольшую, но сплоченную организацию «Юных Конвоиров» – самое крупное социалистическое сионистское молодежное движение. Они сели на поезд, идущий в Марсель, где их встретил дипломатический представитель из Палестины, заядлый курильщик. Он проводил их к грузовику с открытой платформой, на котором они тряслись целый день, пока наконец не добрались до полосы каменистого пляжа близ города под названием Савона.

Там уже собралось человек сто беженцев. Двое нервных итальянцев, отвечавших за погрузку, не могли предложить им ничего, кроме слов ободрения, но уверенность в их голосах таяла вместе с ночью. Зора сжалась в комочек и обхватила колени руками, больная от тревоги: ее рюкзачок пропал где-то между поездом и грузовиком, а с ним и документы.

Едва слышный рокот мотора на некотором расстоянии от берега заставил всех броситься к кромке воды, где они, выстроившись в ряд, будто стайка всклокоченных птиц, принялись вглядываться в темноту, в то время как к берегу приближалось какое-то судно. Четверо крепких мужчин в синих водолазках и плотно натянутых шапочках спрыгнули на песок и обменялись несколькими словами с итальянцами, и те явно вздохнули с облегчением.

На рассвете, впервые увидев судно, на котором им предстояло переплыть Средиземное море, все дружно ахнули. Это был видавший виды паром, некогда перевозивший служащих по утрам через речку или отпускников через неглубокое озерцо. Зора скептически покачала головой: у Бога извращенное чувство юмора, если он позволил ей выжить в плену у рациональных до мозга костей немцев только ради того, чтобы потом утопить руками неумех-евреев.

На берег поспешно перекинули почти отвесную доску трапа, и люди с парома начали записывать имена, сверяясь со списком на грязном клочке бумаги. Как ни странно, это поспешное бегство было продумано до мелочей, даже судовая декларация имелась. Зора быстро отступила в задние ряды и скоро осталась одна на пляже, зная, что ее имя отсутствует в списке.

Человек с бумагами в руках нахмурился, посмотрев на нее, а затем заглянул в список:

– Леви, Жан-Клод.

Зора не пошевелилась. Он показал на нее пальцем:

– Ты.

Неужели он не догадывается, что Жан-Клод — это мужчина?

– Это ты, – настаивал он. – Леви.

К ним подбежали итальянцы. Показывая на приближающееся облачко пыли, подтолкнули Зору, и она, опустившись на четвереньки, поползла по узкой, раскачивающейся доске.

Зора знала, что не лишает Леви его законного места на судне. В 1945 году в девяти случаях из десяти пропавшего еврея можно было смело считать умершим. И все-таки она не могла не думать о нем. Что, если Леви окажется тем самым, исключительным случаем? Что, если он уже приплыл в Палестину? Британцы ее арестуют? Посадят в тюрьму? Отошлют обратно?

Но куда они ее могут отослать? Ей некуда ехать, именно поэтому она и направляется в Палестину.

После двух недель тревог и морской болезни Зора похудела, став еще тоньше, чем была, когда вышла из концлагеря. Но буквально с первого дня в Атлите она поняла, что боялась напрасно. Зора стала просто еще одной неудобной для властей «нелегалкой» без документов, но таких ведь тысячи.

В день ее приезда седой мужчина из Еврейского комитета, сидевший за столом у входа в санпропускник, сказал ей:

– Не волнуйся. Ну поторчишь тут чуть подольше остальных. Все образуется – не так, так этак. Тебе уже повезло. Ты дома.

Зора слишком устала, чтобы сказать ему, что ее «дом» – это тесная квартирка на верхнем этаже полуразрушенного дома, где теперь банда воров и убийц варит свинину в кошерной кастрюле ее матери.

Лежа в постели и смакуя на языке последние крупицы табака, Зора решала, не попросить ли Майера помочь ей выбраться из Атлита? Возможно, завтра он вернется на пост. Если он снова предложит ей сигарету, Зора спросит, достаточно ли у него «протекции», чтобы прислать за ней большой черный автомобиль, который отвез бы ее в маленькую квартирку – ее собственную – или просто в отдельную комнату с выбеленными стенами. Этого было бы более чем достаточно.