День после ночи

– Как, как? Еврейские преступники? Мне это даже нравится. Это значит, что мы почти как все. Но наши дети все равно будут не как все. Они будут необыкновенными. Высокими и красивыми, как на сионистских плакатах. С бронзовыми мускулами и ослепительными зубами.

Леони поморщилась.

– Ой, прости – поспешно сказала Шендл.

Когда они прибыли в Атлит, зубной врач обнаружил, что восемь задних зубов Леони сгнили, и удалил их. «И совсем не зметно», – настаивала Шендл, отрывая руки подруги от щек.

– Что ж, у наших четверых деток будут лошадиные зубы, – сказала Леони, давая Шендл понять, что она прощена. – А кормить мы их будем парным молоком и медом.

– И оливками, – добавила Шендл.

– Никогда в жизни их не полюблю.

– Ты и про лебен это говорила.

– Ну да, тот, кто смог привыкнуть к простокваше, ко всему привыкнет.

Леони с трудом представляла, как она выдержит еще один месяц жары, которая, говорят, может запросто продлиться до октября. В лагере росло всего одно дерево, дававшее хоть какую-то тень, и в бараке подчас бывало жарко как в духовке.

При одной мысли о духовке Леони замутило. Раньше это слово вызывало воспоминания о вкусных пирогах, жареных цыплятах и батонах теплого хлеба. А теперь оно означало только душегубку. На любом языке, кроме иврита, где даже «печь» умудрилась остаться на кухне, вместе с раковиной и холодильником. Их учитель утверждал, что скоро они начнут видеть сны на иврите, и Леони занималась с еще большим упорством.

– Ну что, видела сегодня ночью сон на иврите? – поинтересовалась Шендл, зная, как Леони понравилась эта мысль.

– Нет. Наверное, для этого надо сначала влюбиться в носителя языка. В постели с мужчиной, немного вина... Самый эффективный способ выучить язык.

– О-ля-ля! Гляди-ка, не такая уж ты и пуританка. Пожалуй, ты становишься... Не знаю, как это будет на иврите, – страстной? Развратной?

– И вовсе нет, – возразила Леони. – Это просто такое выражение. Клише. – Она откинула простыню. – Пойдем отсюда? Умираю хочу кофе – даже если только жиденького чаю дадут.

Леони и Шендл пришли в столовую рано, и потому их любимый столик у двери еще никто не успел занять. Отсюда было удобно наблюдать за тем, как входят и выходят люди. Вскоре к ним подсели и другие девушки из их барака. Как обычно, все они налегали на хлеб, все жевали жадно и торопливо. У столика то и дело останавливались юноши, им хотелось позаигрывать с Леони и поздороваться с Шендл. После завтрака мужчины с топотом высыпали на утреннюю перекличку, а девушки подперли щеки кулаками и принялись обсуждать мужчин.

– Как думаете, Рувен симпатичный? – спросила одна.

– Ну, если тебе нравятся жирафы... – фыркнула Лилиан. – Это ж надо такую шею иметь!

– А глаза красивые, – вздохнула молодая женщина с грудным ребенком на руках. – Повезло его будущим деткам.

– Кстати, о детках, – продолжала Лилиан. – Ты своему-то имя придумала наконец? Ему уже скоро месяц.

– Придумала.

– Ну и какое же? – хором поинтересовались все.

– Бен-Ами.

– В смысле, Вениамин? – уточнила Шендл.

– Нет. Бен-Ами, – поправила новоиспеченная мать, которую звали Роза. – Государство новое, и имя тоже новое. Это значит «сын моего народа». А меня теперь зовут Веред. Это тоже «роза», только на языке евреев. Пора избавляться от старых имен и старых привычек.

Лилиан вытаращила глаза:

– Второй Арик объявился. Он это на каждом уроке долдонит. Ты-то чего за ним повторяешь как попугай? Свои мысли кончились?

– А ты смени имя на Шошану, – посоветовала ей Роза-Веред.

– У меня мать звали Лилиан. И бабку мою звали Лилиан. «Шошана»! Это для беззубых. И вообще, спроси меня, что такое Веред, так я скажу: автомобиль это, а не человек.

– Да, но тебя же не спросили, – заметила Леони. При этом она мило улыбнулась, и девушки не сразу поняли, что она просто предложила Лилиан заткнуться.

Прежде чем Лилиан придумала ответ, в столовую влетели Теди и Зора, взъерошенные и растрепанные, и со всех ног бросились к уже почти пустому огромному чайнику.

Все девушки за столом обменялись улыбками. Теди и Зора соревновались каждое утро. Они были такие разные, совершенные противоположности: день и ночь, вино и уксус, соль и сахар, жар и холод, мясо и молоко.

– Вот они, луна и солнце, – провозгласила Шендл.

– Лорел и Харди, – добавила Леони.

– Альфа и Омега, – предложила Веред-Роза и поднялась на ноги, укачивая ребенка.

– А это что значит? – спросила Шендл.

– А это значит, что наша Роза в университете училась, – хмыкнула Лилиан.

Леони и Шендл с улыбкой переглянулись. Они понимали, что те же самые девушки и над ними смеялись иногда, говоря про них «два сапога пара» и «сиамские близнецы». А ведь Леони и Шендл тоже были очень разные. Смуглянка Леони покрылась на корабле ровным бронзовым загаром, в то время как за один день под средиземноморским солнцем нежная кожа Шендл пошла волдырями, а глаза распухли и превратились в узенькие щелочки. После этого она никогда не выходила на солнцепек без широкополой мужской шляпы. В этой шляпе Шендл была похожа на ребенка, напялившего взрослую одежду, хотя барышне уже исполнилось двадцать. Она была старше Леони почти на три года.