День после ночи

– А когда они все про тебя узнают, они тебя опозорят прилюдно. И вышлют. Нет, они тебя камнями побьют. Это ж так по-библейски, да? И поделом. – Лотта упивалась своей безнаказанностью. – Значит, так, потаскуха. Ты скажешь этой ведьме медсестре, что мне лучше. Вода исцелила. Будешь молчать о моем прошлом – буду молчать о твоем. Ну как, договорились?

Леони кивнула.

– А теперь пошла вон отсюда.

Леони вышла, вспоминая тот последний раз, когда она оказалась перед дилеммой, где «да» означало бы смерть, а «нет» – жизнь.

В борделе она еженощно усыпляла себя при помощи пары снотворных пилюль, запитых бокалом дешевого бренди. Так она спала до утра и, просыпаясь, ощущала только голод и жажду. Но однажды утром залп орудийного огня вырвал ее из забытья задолго до окончания действия усыпляющего коктейля.

Леони открыла распухший глаз и увидела кровь на простынях. Челюсть болела. Ноги были все в иссиня-черных кровоподтеках, промежность в синяках. Это была ужасная ночь, и что хуже всего, это был Лукас.

Он ворвался к ней пьяный, с двумя приятелями, потребовавшими своей очереди с девушкой, которая, как он уверял, была так искусна, так услужлива в постели, – несомненно, самая лучшая шлюха в Париже. Она плакала и умоляла, но он ударил ее наотмашь и позволил своему приятелю перевернуть ее лицом вниз и заняться с ней содомией. У одного из них была татуировка СС, ее пришлось целовать. Потом эсэсовец поставил Леони на колени, а Лукас смотрел, и ухмылялся, и онанировал.

Она закрыла глаза и попыталась снова заснуть, но второй орудийный залп согнал ее с постели. За окном, в глубоком узком колодце двора, носилась плотными кругами стайка испуганных голубей. И там, в центре колеблющегося серого пятна, Леони увидела женщину в длинном платье. Она парила в воздухе среди птиц, махала и звала за собой. Леони распахнула окно, вскарабкалась на подоконник и в ту же минуту услышала у себя за спиной чей-то голос: «Нет».

Она обернулась, чтобы посмотреть, кто говорит, но в комнате никого не было. И когда она снова взглянула во двор, голуби были просто голубями, а ангел исчез. Наркотическая галлюцинация.

Леони вернулась под одеяло, думая о голосе, который остановил ее. Это был голос женщины, голос, сказавший «нет» смерти, какой бы легкой она ни была. Это был ее, Леони, собственный голос, сказавший «да» жизни, какой бы она ни была несчастной.

Вечером, незадолго до отбоя, Леони сказала Шендл, что хочет ночевать в лазарете.

– Там лежит одна девушка из Лозанны. Очень застенчивая. Ни с кем не говорит. А у нее жар. Надо бы мне с ней посидеть. Как ты думаешь, разрешат?

– Ой, да просто иди, и все, – махнула рукой Шендл, расстроенная и уставшая после долгого дня догадок и црикусывания языка. – Что они нам сделают? Увидимся утром.

– Спокойной ночи. – Леони поцеловала ее в щеку, стыдясь того, как легко, оказывается, лгать лучшей подруге.

Добежав через вечерние тени до больницы, она задержала дыхание, как будто собиралась нырнуть. Зная, что в клинике в этот час никого нет, она достала ключ из-под отставшей половицы, вошла и заперла за собой дверь.

Медленно нащупывая дорогу в кромешном мраке, Леони нашла стол Алицы, открыла ящик, где были спрятаны сладости, опустилась на пол и не торопясь рассосала во рту сахарный шарик, наслаждаясь конфетой и одиночеством.

Леони не могла припомнить, когда в последний раз оставалась совсем одна. Мадам запретила ей запираться в комнате после того, как застала ее с опасной бритвой в руках. И вовсе Леони не пыталась покончить с собой. Ей в точности было известно, как глубоко можно резать и в какой момент остановиться. Она покосилась на ящик, где хранились иглы и скальпели, но он был заперт на ключ, с которым Алица никогда не расставалась.

Леони села в проходе между койками и ощупала подол своей юбки. Задыхаясь от волнения, раскрыла английскую булавку. Попробовала пальцем кончик. Он не затупился.

Леони сняла башмаки и носки, бережно взяла себя за левую ступню и подождала, пока успокоится дыхание. Потом, уперев колено в щеку, вонзила острие булавки между пальцами ноги. Тихо ахнув, Леони с наслаждением ощутила, как боль вытесняет все страхи и мучительные воспоминания.

Не прошло и нескольких минут, как пульс пришел в норму. Леони медленно вытащила булавку, сдавила крошечную ранку, собрала мизинцем теплую кровь и лизнула соленую каплю – в точности так, как она не раз проделывала в борделе. Ведь именно там она придумала этот безмолвный ритуал наказания и очищения.

Она не торопилась. Восемь уколов: сначала одна ступня, потом другая; последний – самый болезненный – между безымянным пальцем и мизинцем. Леони прислонилась спиной к койке и закрыла глаза, смакуя момент передышки, – момент, когда она была наиболее близка к умиротворению.

Алица нашла ее утром, на полу: она мирно спала, прижавшись к полу щекой, полностью одетая, в аккуратно зашнурованных башмаках, зажав ладони между коленями.

Понедельник, 8 октября