День после ночи

Размышления о том, что ждало их впереди, снова заставили сердце Шендл нестись вскачь, будто она уже проползала через дыру в заборе, бежала вслед за незнакомыми людьми в безлунную ночь. Она кое-что умыслила в побегах.

Их отряд помогал евреям пробираться через темный лес, причем всегда в самую отвратительную погоду. Ей запомнилось одно семейство с семилетними мальчишками-близнецами. Они пришли во время жуткого снегопада, перепуганные, буквально обезумевшие от страха. Чтобы добраться до лагеря, нужно было перейти замерзшую реку, и партизанам пришлось тащить их на своих шинелях.

Шендл вспомнила, как тогда разговаривала с ними – свысока, словно они были глупее ее, словно ей был неведом страх, исходивший от них, подобно пару от кипящего чайника.

Шендл принялась чистить плиту, двигая рукой вперед-назад – раз-два, бе-жим, та-дам, та-дам, – и так погрузилась в это занятие, что не заметила, как вошел Гольдберг.

– Эта кухонька не заслуживает такого самоотверженного труда, честное слово, – сказал он.

– Это я чтобы хоть чем-то заняться. А то так можно с ума сойти. Ждать уже сил нет.

Он отобрал у нее щетку и распорядился:

– Иди на улицу. Подыши воздухом. Сегодня такой чудесный день.

На улице выяснилось, что Шендл не знает, куда себя девать. Она вернулась в барак, чтобы сменить рубашку, насквозь пропитанную потом.

У нее была единственная блузка на смену, поношенное бежевое уродство с пятном на рукаве» «Зато у меня хорошие ботйнки», – подумала она, с нежностью глядя на крепкие грубые башмаки, которые получила от Красного Креста. Шендл решила, что в ночь побега наденет бриджи. Из всей своей одежды она больше всего любила их, потому что там были глубокие карманы спереди и сзади, а еще потому, что они когда-то принадлежали мальчику, которого звали Марвин Орниш. На поясе была метка с именем. Мама Марвина крепко- накрепко пришила ее крошечными аккуратными стежками.

Шендл окинула взглядом чемоданы, торчащие из-под кроватей, висящие на стропилах мешки. Раньше она завидовала тем, кому удалось сберечь семейные реликвии, но не теперь. По крайней мере, не надо волноваться и решать, что взять с собой и тащить на своем горбу, а что оставить.

У Шендл было кое-что из одежды и кожаный рюкзачок, однако имущество, представлявшее для нее истинную ценность, хранилось в конверте под матрацем. Она медленно, одну за другой, принялась вытаскивать фотографии.

Вот Малка улыбается прямо в объектив, отлично зная, как она хороша. Хотя, надо признать, снимок вышел не ахти. В жизни ее волосы были намного светлее, а карие глаза в зеленую крапинку. Под мешковатой курткой и шерстяными брюками скрывались аппетитные формы.

Вольф никогда не смотрел в объектив. Нарочно отворачивался, устремляя взгляд в пространство, чтобы продемонстрировать свой выразительный профиль.

Необъяснимое тщеславие в человеке, который так мало заботился о своей внешности и прекрасно знал, что он самый заурядный еврей, даже немного странноватый: левый глаз чуть выше правого. Но в профиль Вольф, с его темно-каштановыми волосами, прямыми и тяжелыми, нависавшими над орлиным носом, выглядел эффектно.

Вот фотография, где они втроем стоят на булыжной мостовой возле церкви. Вольф посередине, разумеется. «А я, – подумала Шендл, – похожа на их  младшую сестренку. Потому-то все и были уверены, что у них роман, а я – третья лишняя». Она дотронулась до губ Вольфа.

«Почему я так улыбаюсь? Он сказал что-то смешное? Или это снимавший нас Шмули рассмешил?»

Шмули был в их компании шутом, а в тот день пребывал в особенно благодушном настроении. Он только что оправился от жестокого приступа диареи. Неделю они не могли двинуться с места, отрезанные от внешнего мира обледенелыми дорогами и отчаявшимися, обезумевшими от голода дезертирами. Шмули был так плох, что Малка потребовала найти врача. Она даже поругалась с Вольфом, но тот сказал, что это слишком опасно, и уломать его не удалось.

Шмули выздоровел без врача. Но погиб всего через месяц после того, как был сделан снимок. Снайпер. Как гром среди ясного неба. И ни одной сохранившейся фотографии.

Как была его фамилия?

– Господи, – прошептала Шендл, ужаснувшись, что не может вспомнить.

Она аккуратно убрала снимки в потертый рюкзачок. Когда отец подарил его ей, мама была недовольна.

– Он же совсем не женский, – выговаривала она. – Отдай его Ноаху.

– Зато в нем она сможет держать порох сухим, — отвечал отец, любивший донимать их сложными каламбурами.

В бараке было тихо. Ритмичная барабанная дробь превратилась в глухое пульсирование чуть пониже пупка. Бежим. Бежим. Бежим.

Шендл отправилась посмотреть, как на площадке перед столовой Ури проводит урок. День выдался ясный, теплый и сухой, но Теди была вся мокрая, лицо ее раскраснелось. Она стояла перед Ури, сжав кулаки.

– Это не для девушек! – кричал он сердито. – Это жесткий вид борьбы. Рукопашный бой, понимаешь? В кибуце тебя научат обращаться с оружием, и достаточно.

– Почему я не должна знать, как защитить себя? – возмущалась Теди. – Покажи мне то, что ему сейчас показывал.

Шендл проскользнула за спину Леони и спросила: