День последний

Бояре залпом осушили свои чаши.

— Да здравствуют Иоанн-Александр и Андр о ник!— пробурчал и протосеваст, громко стукнув серебряной чаш е й по столу. — Да здравствуют и г р е ки и бол г ары! Да б уде т между нами м и р! До в ольно пролили мы христианской крови!

Он опустил голову, и длинная белая борода его растеклась по темнокрасной одежде, словно растаявший снежный с угроб.

— Кир Ставраки, — снова подняв голову, обратился он к маленькому сухому византийцу, такому же седому, как он, сидевшему возле Раксина. - Хотя ты, кажется, на что-то^ сердишься, но я хочу тебя спросить. Помнишь, как еще при старом императоре я с боярином Гры-дей — царство ему небесное! — приезжал в Царьград от царя Михаила-Шишмана, вечная ему память? Помнишь?

Византиец поднял на него свои маленькие бесцветные глаза и кивнул.

— Помню, бояр Панцос, — неохотно промолвил он по-болгарски.

— А помнишь, как мы пили вино и какие провозглашали здравицы?

— С тех пор много воды утекло. Стар я стал, —ответил византиец медленно, словно взвешивая свои слова.

Протосеваст Панчу поглядел на него, слегка нахмурившись.

— Стар стал? Я ведь тоже постарел, а ничего не забыл, — многозначительно возразил он. — У меня все в голове хранится, словно грамотей какой туда записал. Мы наполняли и поднимали чаши, и речь между нами шла только' о мире. И крест целовали, и патриарх нас благословил. А потом — опять за мечи!

— Нехорошо, нехорошо, кир протосеваст, — воскликнул с обиженным выражением лица молодой византиец. — Ромеи... ¹

Он закончил по-гречески, глядя на царевича и Раксина.

— Вино веселит сердце, но помрачает разум, — медленно промолвил Раксин, кидая недружелюбный взгляд на протосеваста.

Боярин Панчу вздохнул и нахмурился.

— Нет, Раксин, вино не помрачило мне разум. И ты, кир Мануил, прости, — обратился он к молодому византийцу. — Я не корю греков. Вы — наши гости. По-хорошему мы встретились, по-хорошему и расстаться должны. Я о другом речь веду.

Протосеваст остановился и обвел взглядом присутствующих. .

¹ Ром е и — буквально — римляне, так называли себя греки — подданные Византийской империи.

И»

— Я старик и не сегодня-завтра уйду туда, куда ушли Грыдя и Шишман: предстану перед господом богом и его судом праведным. Может, я и ошибаюсь, но сдается мне: много христианской крови прольется. Тяжело у меня на сердце, почтенные гости-бояре. Нечестивые агаряне ²⁵ с великой силой на землю христианскую напирают, неся разрушение и гибель. Жгут, грабят, в по> лон берут. И конца той беды не видно!

— Спаси нас господи и святой Димитр! — промолвил старый Ставраки, крестясь.

Молодой византиец опять вскочил на ноги и с прежней горячностью заговорил по-гречески. Остальные греки и кое-кто из болгарских бояр покрыли его речь рукоплесканиями.

— Я понял, понял, — заговорил протосеваст, кивая.— Ты молод, кир Мануил, — тебе все нипочем. Ты говоришь, император и Кантакузен отразили натиск Орхано-вых 2 войск, высадившихся с тридцати шести кораблей, и ты сам видел это. 5I об этом слыхал, и дай бог, чтобы христиане всегда одерживали над агарянами такие победы. И о пленении знатных агарян слыхал тоже. Да что из этого? Их отсюда прогонят, они оттуда наступают, и, сам видишь, опять христианскую кровь пролили, плоды трудов христианских погубили. От Никодимии и Никеи рукой подать до Царьграда, а ведь силы Орхановы их уже достигли.

— Эх, Панчу! — весело воскликнул болгарский боярин, который позвал медвежьих поводырей в горницу. Теперь он улыбался еще беззаботней; губы его были влажны от вина. — Что об этом думать! Император Андроник и Иоанн Кантакузен — храбрые витязи, а до нас еще во-о-он сколько! Давайте выпьем, дорогие гости, за уничтожение агарян!

Молодые бояре и византийцы с готовностью последовали его приглашению, дружно осушив свои чаши. Только протосеваст не выпил своей.

— Здравицами легко врагов побеждать, Витомир,-сказал он после долгого молчания. — По-твоему так: чужая беда — не в наши ворота! Видите, братья христиане, что выходит! — Голос его зазвучал громко, мощно, глаза засверкали из-под нависших седых бровей: — До нас, болгар, далеко, а до греков нам дела нет. Сердитесь, ощетинившись друг на друга, деретесь и кровь междоусобно проливаете христианскую, а придет время — ноги султану будете целовать. Помяните мое слово, хоть дай бог и внукам вашим до этого не дожить!

Слова его звучали вдохновенным и грозным пророчеством. Он словно вырос, возвышаясь над всеми присутствующими. В глазах его горел вещий огонь. Он оттолкнул рукой свою полную чашу, и вино разлилось по ск а -терти, густое и алое, как кровь.

— Не хочу вина, пейте сами, — мрачно сказал он. — Свою кровь, кровь детей своих пьете. А ты, Михаил-Асень, — повернулся он к царевичу, который притик, побледнел и слушал молча, — опояшься мечом и укрепи десницу свою! Тяжелые, трудные годы наступают для христиан, помни слова боярина Панчу.

Он сел, подперев рукой свою седую голову, пересеченную от темени до бровей шрамом старой раны.