День Праха

Машина брала вираж за виражом, поднимаясь все выше. Время от времени Ньеман бросал взгляд в пассажирское окно, которое отсылало ему бледное, призрачное отражение, испещренное голубоватыми пятнами снега. Деревья тоже принимали участие в этом действе, словно намеренно уродовали черты Ньемана свирепыми мазками черной кисти.

Религия Посланников сильно подвела их. Им следовало запрятать труп на своей территории, где никто не мог его обнаружить. Но эти останки осквернили бы их землю. Еще бы — гнусная падаль, мертвый мирянин…

Ньеман был не уверен, что мыслит логически, но, по мере того как ужас принимал катастрофические размеры, он все больше чувствовал себя в родной стихии. Смерть и жестокость повсюду царят, и путь без возврата уводит нас в ад.

Наконец черно-белая гамма пейзажа уступила место голубоватым, таким знакомым вспышкам полицейских маячков, освещавшим и солидные буржуазные здания османовской эпохи[116], и заброшенные склады, и пустынные набережные, и угрюмые лесные чащи… Сейчас эти огни полосовали департаментское шоссе, лишая его с каждой вспышкой частички заурядности.

Жандармы устанавливали периметр операции, обматывая полосатой лентой стволы елей, точно стебли гигантской спаржи. Эти парни, наверно, долго еще будут вспоминать сегодняшний ноябрьский вечер. Ньеман поставил машину на обочине, метрах в пятидесяти от ограждения, вышел, и его попросили предъявить свой бейдж — здесь собралось немало новых людей. Пробравшись между деревьями, он спустился к реке. Лес дрожал под напором ветра. А ветер завывал вовсю, и ему вторил рев потока, вздымавшегося, точно сейсмическая волна.

На берегу его ждала Деснос в окружении жандармов и служащих похоронного бюро, которые еще ни к чему не притрагивались. Великолепная сцена.

Голубое мигание маячков уступило место природному темно-зеленому сумраку, обтекавшему скалы и деревья, словно какой-то таинственный, густой, медлительный прилив.

Труп лежал в воде у самого берега, куда его принесло течением, между пучками водорослей и замшелыми камнями. Голова застряла в расщелине скалы, а тело колыхалось в потоке, выпустив в воду кишки из вспоротого живота.

Ньеман вгляделся в лицо, уже вздувшееся от долгого нахождения в воде. Убийцы наверняка бросили тело повыше, на взгорке, но оно соскользнуло в реку. Опустившись на колени, он нащупал в ледяной ряби руки мертвеца: да, пальцы обрублены. А раздвинув его губы, убедился, что и зубы тоже отсутствуют.

Майор встал и обвел взглядом реку. Жандармы уже обшаривали близлежащую территорию. Ему вспомнился «метод улитки» Деснос, но сейчас был неподходящий момент для этих глупостей.

Отойдя от группы, он сделал несколько шагов, спотыкаясь на неровных камнях. Ивана… Он не чувствовал никакой жалости к Марселю, которого не знал, но при мысли о том, что его славяночка попала в лапы этих мерзавцев, у него все сжималось внутри. Неужели и ее найдут где-нибудь в реке?!

За спиной у майора несколько камней скатились по склону в воду: это его догнала Деснос. Ньеман ясно представлял себе, как пытали Марселя. Амбар, освещенный лампой. Палачи, серьезные, сосредоточенные, поигрывают щипцами и секаторами…

— Сколько ты людей задействовала?

— Три подразделения. Если нужно больше, придется просить разрешения у Шницлера.

— Собирай всех, мы едем в Обитель.

— С какой целью?

— Найти Ивану.

— Кого?

— Мою помощницу. Она исчезла.

— Ну а… как же быть с Марселем?

— Плевать на Марселя! Важнее всего — живые. Или вас этому не учат в школе жандармов?

66

Иване казалось, что чан будет наполняться гораздо быстрее. Вероятно, у нее просто изменилось ощущение времени.

Во всяком случае, она пока еще была жива. Ей удалось освободиться от своих пут — хоть небольшая, а победа — и встать на ноги, чтобы захлебнуться как можно позже. Это было нелегко: Ивана несколько раз падала — наркотический укол Рашель притупил ее реакции. Она то и дело засыпала на несколько секунд или даже минут — во всяком случае, достаточно надолго, чтобы, очнувшись, почувствовать во рту вкус виноградного сусла.

Теперь оно уже доходило Иване до пояса. Ноги, сведенные холодом, не держали ее, и она снова и снова впадала в беспамятство, но, обмякнув, тут же выпрямлялась, опираясь на стенку чана.

От усталости или отчаяния у нее даже не хватало сил на панику, она воспринимала происходящее то ли стоически, то ли смиренно, но все-таки кое-как заставляла себя думать о том, как спастись. А сусло поднималось выше и выше, приливами, под мерное пыхтение насоса там, за стенкой…

Ивана, конечно, обшарила чан в поисках какой-нибудь лесенки, но не обнаружила ничего, кроме крепко завинченного вентиля и маленького недоступного окошечка там, наверху.