День рождения

Что бы Пишта ни наговорил ей вгорячах, не может быть, чтобы он не пришел домой сегодня, в этот вечер, в праздник домашнего очага, в сочельник, если он действительно вернулся в город. Отец его, бывало, тоже иногда выкидывал такие фортели. Мужчины бывают порою грубыми. Но Пишта не выдержит, придет домой: ведь он всегда был таким ласковым мальчиком в детстве. «Наверное, и я сама поступила неправильно, приучив себя к мысли об этом институте, и, может быть, не стоило столько раз напоминать, что я для него сделала. Но ведь у меня не было другого человека, с кем я могла бы поделиться всем этим, как другие женщины делятся со своими мужьями. На тройки сдал выпускные экзамены? Ну что ж, с кем не случается: вскружила парню голову девчонка. Уехал работать в провинцию — делали это и другие. Пусть, если нравится, поживет один; ведь ему уже девятнадцать. Но не может быть, чтобы он дал обкрутить себя той самой девчонке, которая сбила его с пути, помешала учебе потому только, что она любой ценой хочет поскорее выйти замуж. Госпожа Ауэр тоже только потому спешит поскорее выпихнуть дочку из дому, чтобы зажить в свое удовольствие, чтобы не слышать ни жалоб, ни упреков. Я в двадцать четыре года обрекла себя на то, чтобы быть только матерью. Правильно ли я поступила? Ошиблась? Теперь уже все равно».

«Твой Пишта вернулся, — отозвалась ей темнота голосом Тери Чома. Он заказал в магазине «Резеда» двадцать пять алых роз. Я как раз выбирала кактус поколючее по поручению двенадцатого молочного магазина. Для тети Эндре, чтобы она не была всегда такой ершистой. И адрес Пишта назвал мне знакомый: Сильвия Ауэр, улица Эперьеша, девяносто восемь. Между прочим, Ауэр уже всем растрезвонила, что сегодня у ее дочки будет помолвка, а на Новый год — свадьба с твоим Пиштой».

«Не может быть, — спорит Галамбош с темнотой. — Если он здесь и заказывает для невесты цветы, не может быть, чтобы он все время провел там и не заглянул к своей родной матери, у которой, кроме него, нет больше никого на свете. Рождество — праздник домашнего очага. Я жду его»…

Поднеся левую руку к подсвечнику с кручеными свечами, горевшими в нем, Сильвия разглядывала обручальное кольцо. «Нет больше школы, — говорило, сверкая, кольцо, — нет больше учебы, учителей, внутриклассных интриг, забот о деньгах…» Госпожа Ауэр даже немного всплакнула: она считала, что если уж Сильвии так захотелось замуж, могла бы она выбрать себе кого-нибудь и получше Галамбоша Стол был великолепен. Мать жениха они не пригласили на помолвку: во-первых, она не выносит Сильвию, а во — вторых, у этой молочницы ужасные манеры…

У Варьяшей не было никакого праздничного стола. Миклош метался по комнате, как разъяренный тигр, и кричал:

— Как тебе не совестно, отец! За какие-то жалкие десять форинтов ты продал мой замечательный цикламен! А теперь трясешь у меня перед глазами пустой пивной бутылкой и ждешь, чтобы я пошел и купил тебе чего-нибудь выпить? Или ты думаешь, что я не заберу обратно свой цветок?

— Хорош у меня сынок! — огрызался старый Варьяш. — Как он с родным отцом разговаривает! И это в канун праздника!

У Миклоша даже дух перехватило от этих слов отца.

— Канун праздника?.. Теперь и ты вспомнил! Праздник существует для тех, кто живет нормальной человеческой жизнью. А у нас с тобой нет жизни! Какая разница, что у меня есть ноги, а у тебя их нет. Куда мне на этих ногах идти, к какой цели? Только ты никогда не задумывался над этим.

Старый Варьяш озадаченно посмотрел на захлопнувшуюся за сыном дверь. Еще никогда Миклош так резко не говорил с ним. Старик уже давно потерял интерес к тому, что происходило вокруг него; его занимали только собственные незадачи. Но последняя брошенная Миклошем фраза словно продолжала звучать в воздухе и после его ухода.

«Где, интересно, теперь моя мама? — думал Миклош, шагая по улице и глядя на освещенные окна домов. — Вспоминает ли она о нас с отцом? Нет, наверное».

Неужели все женщины таковы, что могут бросить вернувшегося с войны без ног мужа и своего собственного маленького сына? Нет, наверное. Тетя Иллеш, например, или эта вездесущая, что сует свой нос во все дыры…

«Спросить у нее, как себя чувствует тетушка Иллеш? Ну нет, еще подумает, что просто ищу способ заговорить с ней… Да и, наверное, мать Бори хорошо себя чувствует, иначе бы я давно уже и сам знал. На улице Эперьеша люди быстро узнают все друг о друге. У Иллешей к тому же и света нет. Видно, уже спать легли…»

Четвертый этаж. Вот где живут эти Ауэры! А ну выходите, черт вас побери, да побыстрее! Миклош нажал всей ладонью на кнопку звонка.

Дверь открыл сын тетушки Галамбош. Весь в черном, такой торжественный. «Как он-то здесь оказался, ведь он же в Зегерче работает? Ах да, он же за дочкой Ауэрши ухаживает, — вспомнил Миклош. — Дурень! Вот и отворяет теперь здесь двери».

— Можно?

Пишта Галамбош молчал, не зная, как быть, всем своим видом, однако, говоря незваному гостю, что тот заявился в самый неподходящий момент. В конце концов он подал голос, позвав хозяйку:

— Мама!