День рождения

Карас резко нажал на акселератор. Мотор взревел и умолк. Какое-то время машина катилась по инерции, потом остановилась.

— В чем дело?

— Бензин кончился, — сказал Карас, зевая.

— Почему вы не остановились у какой-нибудь бензоколонки?

— Выйдем.

Мы вышли втроем на пустынное шоссе и беззвучно захлопнули двери. Карас запер машину.

— Она осталась там, так даже лучше. Если хочет спать, пусть спит.

Я потянулся и взглянул на часы. Была ясная ночь, лунный свет заливал широкий луг, который где-то там, далеко, переходил в крутой холм и терялся в темном лесу.

— Может, вы и правы, что мне уже не место в команде. — Карас резко обернулся к Петеру. — У вас, газетчиков, хороший нюх на такие вещи. Но я не сдамся. Добровольно сдаться не смогу.

— Мы здорово влипли, — сказал Петер. — Машина без бензина, ночь, кругом ни души. Очень романтично.

— Может, вы и правы, но вы никогда не играли в футбол. Не для забавы, не на школьном дворе, а для других.

— И вдобавок мы понятия не имеем, где мы.

— Футболист не может уйти. Если он уйдет, он теряет все. Потом оказывается, что у него вообще ничего нет.

— По-моему, там, за тем холмом, должны быть какие-то дома, — сказал я.

Петер присел на километровый столбик, закинул ногу за ногу и закурил.

— Завтра в десять у меня совещание, — холодно процедил он. — Я обязан вернуться.

Он встал и отошел на несколько шагов в сторону. Вернулся, пошатываясь и застегивая на ходу брюки. Сигарета во рту у него дрожала.

— Вы этого хотели. Я понимаю. Вы хотели завезти меня куда-нибудь подальше. Хотели свести со мной счеты. Пожалуйста. Начинайте. Или вам мешает свидетель? — Петер поглядел на меня застывшим взглядом. — Но вы не можете запереть его в машине. Ведь там эта ваша девица. Никто не станет запирать свою девушку с чужим мужчиной.

— Это хороший, большой луг, — проговорил Карас вполголоса. — Будь он моим, я бы построил на нем футбольный стадион. Но этот луг не мой. Я центр нападения, что у меня есть своего? Бутсы со шведскими шипами, выцветшие трусы, пропотевшая майка и полосатые гетры, собственно, они принадлежат клубу, но это неважно…

— Ну что же вы? Начинайте, начинайте, начинайте же, в конце концов. — Петер сжал кулаки и выставил перед собой скрещенные руки, словно щит.

— Это ваш луг, — сказал я.

— Думаете, мой?

— Сейчас ночь, а ночью не видно оград. Люди спят, и некому сторожить заборы. Некому сказать: «Стой, сюда нельзя, это не твое, этот мир не твой, этим клочком земли распоряжаюсь я, вход воспрещен, запретная зона».

— Значит, в эту минуту луг принадлежит мне.

— В эту минуту луг принадлежит нам всем.

— В эту минуту луг — это стадион. Старый, добрый футбольный стадион. Вон там, на холме, те, что не спят, не могут спать, они дожидаются, когда мы выбежим на поле. А мы нервно слоняемся по душной комнатке с закрашенными окнами, потому что никто не должен видеть нас бесплатно. Предстартовая лихорадка. Слыхали о ней? Это такие минуты, когда у человека чертовски муторно на душе. Желудок сжимается, в висках стучит, словно молотом по наковальне, пот выступает на лбу, колени трясутся, и хочется только одного: бросить все это, послать к черту, плюнуть на все. И ты думаешь: «Я не выдержу. Не выдержу эти девяносто минут. От одного края до другою невообразимо далеко, это бесконечная пустыня, и я должен ее преодолеть».

Трясущимися руками Петер закурил новую сигарету. Слабый огонек зажигалки на миг озарил его лицо. Оно было белее мела, казалось, ему нет места в этой ночи, казалось, оно пришло из мира, в котором царит лишь заплесневелый, удушливый, убийственный страх.

— Но тут врывается тренер, — продолжал Карас, повернувшись лицом к возвышенности. — На нем кожаная куртка и заграничные штаны, купленные в последнюю поездку. Он хлопнет своими жилистыми руками и скажет: «Ну, ребята, пошли. Пора!» Ничего больше не скажет, только откроет двери, словно приглашая нас в свою четырехкомнатную квартиру в новом панельном доме, и сделает знак рукой, ласково, почтительно, удивительно вежливо: пора. Все вокруг загрохочет, будто небо обрушится, и где-то над нами дугой пролетит мяч, и мы бросимся вслед за ним, все остальное скроется с наших глаз, останется лишь мяч, нелепая кожаная оболочка, наполненная воздухом, — и ничего важнее на свете нет. Мы бежим за ним, потому что знаем: это наш шанс, наше дело, наше славное дело. И уже пора идти, отправляться в далекий путь, цель которого мы так никогда и не узнаем.

Карас шагнул вперед и почти тут же перешел на бег. Какое-то время мы еще держались за ним, но быстро выдохлись и отстали, замедлили шаг и наконец остановились. Карас уже показался на дальнем конце луга и, не переводя дыхания, рванул вверх по склону холма. Мы видели его фигуру, наклоненную вперед, нереально удлиненную лунным светом; она была все выше, все ближе к бледным звездам угасающей ночи. И наконец совсем слилась с темным горизонтом.

Медленно мы возвращались к машине, бессильно приникшей к серому бетону шоссе. Роса, что попала в наши туфли, неприятно холодила, а перед нами еще был изрядный кусок луга.

Перевод Ю. Преснякова.