День рождения

«И лестницу куплю, — сказала Вера. — Стремянку — и будем на ней ходить из комнаты в комнату. На ней можно играть в салочки».

«Нет, — сказал Томаш. — А то голова закружится».

Он отворил окно, и в комнату вползла сырость. С шестого этажа мир казался маленьким — лежал как на ладони. Перед домом остановилась оранжевая машина мусоровоза. Две фигуры в брезентовых плащах подтащили к ней контейнер. Словно две руки, высунулись рычаги, взяли контейнер, перевернули. С грохотом он описал полукруг. Потом машина со стоном передвинулась к следующим воротам.

— Поэтому разреши нам, — услышал он голос Штёвика, — твоим ближайшим сотрудникам, выразить убеждение, что ты еще долго будешь с нами и среди нас.

Он так и думал. Штёвика хватит только на несколько избитых фраз. Никаких оценок. Так оно и лучше. Ничего не надо изображать, только вежливую радость. Аромат гвоздик опять защекотал в носу, ему захотелось чихнуть. Но чихать в такой момент неудобно. Можно бы, конечно, обратить это в шутку: ох, истинно так! И душа подтверждает. А что истинно? Что душа подтверждает? Пустоту нескладных слов Штёвика? Нет, это тоже было бы неприлично. Он потер переносицу и отогнал дразнящий завах. Потом гвоздики приблизились к нему вплотную. Перед ним стояла Ивета.

— Это вам, — сказала она робко и с запинкой. — Всего вам самого хорошего. Это вам.

Она всунула букет ему в руки. Встала на цыпочки и поцеловала в щеку. Раздались хлопки, бодрящие возгласы. Поцелуй был холодный и сухой, служебный. Другого он и не мог ожидать от Иветы. У них не было доверительных отношений. Ему не приходило в голову похвалить ее прическу — как делали другие коллеги — и положить руку ей на плечо, диктуя приглашение на ученый совет.

Последовал обмен рукопожатиями. После каждого он бормотал: «Благодарю». Он не воспринимал смысла того, что говорили ему поздравляющие. Их слова были для него лишь сигналом того, что и ему надо держать ответную речь, надо поблагодарить их за гвоздики и за один-единственный ущербный поцелуй. Но он знал, что его речь будет не просто ответом, которого требуют правила приличия. Ему придется сказать больше, гораздо больше. Ему придется сказать и то, чего он раньше никогда не говорил, ему придется сказать все. Каждая протянутая рука, каждое пожатие пальцев отдаляли эту минуту, и он был благодарен, что они собрались все, что все они помогают ему продлить существование последней иллюзии о его персоне.

С Ондреем он встречался редко. Как-то раз они случайно столкнулись в книжной лавке. Томаш регулярно раз в две недели просматривал техническую литературу, чтобы не пропустить ни одной новой книги, которую он, прочитав и законспектировав, мог бы процитировать в своих статьях.

«Томаш, — услышал он голос за своей спиной. — Не ищи. Я уже все повыбирал».

Фигура Ондрея терялась в полумраке магазина.

«Ондрей, откуда ты взялся?» — Томаш искренне обрадовался.

«Ты думаешь, если человек работает «в поле», так он ничего и не читает?»

Ондрей всегда считал своим долгом подчеркнуть пропасть, разделившую академическую карьеру Томаша и его работу на производстве.

«Мы ведь просто обыкновенные ремесленники, — характеризовал свое положение Ондрей. — Мы выполняем план, в то время как вы что-то там выдумываете».

«Ничего мы не выдумываем, — защищался тогда Томаш. — Мы только наполняем мозги. Ты думаешь, что такое факультет? Тот же завод. Поточная линия. Конвейер. На одном конце вбрасывают пустую голову, на другом вываливается полная».

«Полная, — смеялся Ондрей, — полная опилок».

Они вышли из магазина.

— Так расскажи, как ты, собственно, живешь?» — задал ему Ондрей долгожданный вопрос.

В этот раз он не захотел отбояриться легковесным «помаленьку», хотя подобный вопрос человек слышит при каждой встрече с каким-нибудь знакомым. Он стал подробно рассказывать Ондрею о своем конфликте с Бартой.

«А я-то думал, что ты уже совсем забурел». — Ондрей хлопнул Томаша по плечу.

Они зашли выпить кофе. В кафе было почти пусто, тишину нарушал только шелест страниц газеты, которую за соседним столиком листал мужчина с седой бородкой.

«Охотней всего я бы с факультета ушел», — сказал Томаш.

«В самом деле?» — Ондрей с сомнением покачал головой.

«Я долго об этом размышлял, — сказал Томаш. — Большинство людей на факультете верит Барте. Мне не на что рассчитывать».

«Слушай, — вдруг сказал Ондрей, как будто что-то пришло ему в голову и он торопился скорей это выложить, пока не забыл. — Ты знаешь, я, кажется, могу предложить тебе место».

Он объяснил Томашу, что при его заводе организуется научно-исследовательский институт и нужен человек, который мог бы его возглавить. Томашу идея понравилась. Одним ударом он разрешил бы сразу несколько проблем. Избавился бы от Барты, да вдобавок приобрел бы самостоятельность. С Ондреем он наверняка найдет общий язык, а все прочее — его дело, как решит, так и будет.

«Идет, — сказал он, немного помолчав. — Я согласен и могу приступить хоть завтра».

«Рад, что смог тебе помочь», — сказал Ондрей.

На следующий день Томаш подал в деканат заявление об уходе.

«А что ты там будешь делать?» — спросила Вера.