День Рождения

Урока физики у меня не было в этот день. Да и других уроков тоже.

Зато было одно сплошное ИЗО…

Человек и Животное

Это была экзаменационная работа, финальная. Два академических часа, два раза по сорок пять минут. Муза не шла, не прилетала, даже не собиралась: ни намека, ни даже шанса, что прилетит. Я просто ходил по огромной мастерской между станками, на которых другие ученики пытались что-то сделать. Прошли уже первые сорок пять минут, а от вторых остались минут двадцать. Музы не было. Я даже стал думать, что она меня покинула насовсем, но почему-то не нервничал, а был беспечно спокоен. Наша преподаватель по скульптуре (это была она) скептически наблюдала за моими похождениями по классу, который – огромная студия в несколько комнат на разных уровнях первого этажа, где внизу стояли обычные ванны для хранения глины для лепки, совершенно обыденного серого цвета, но было одно «но». Кто-то, кому поручили ее подготовить, сделал ее совершенно непригодной. Суть в том, что если добавить слишком много воды и не перемешивать, она станет жидкая, как грязь или сметана, а должна быть чуть мягче пластилина. Вот такой сметаной она и была в этот день. Это значит, что никакие детали вы вылепить не сможете. Этим всегда так просто отвлечь внимание учителя, что нет главной идеи того, что вы лепите. Идея вообще мало у кого есть, в принципе, а для того возраста, в котором мы все пребывали тогда, это особенно характерно, ибо молодость, а вернее, юность, – это никакого жизненного опыта и ветер в голове.

И вот уже не двадцать, а пятнадцать минут осталось до конца.

– Я тебе два поставлю, Краснов.

Это мне, и это потому, что станок пуст, ничего нет, и муза предала меня совсем, а еще эта грязь вместо глины… Молодая и талантливая преподавательница по скульптуре явно ждала от меня чего-то большего, чем пустоты. Обычно у меня получалось.

И тут я понял, что шансов сдать экзамен потом у меня нет и времени тоже, и никто, никто не поможет ни с музой, ни с идеей, вообще ни с чем. Мне светило два. Два за экзаменационную работу, и еще эти слова, и за неодобрительный взгляд.

Да, совсем забыл: тема работы была такая – «Человек и животное». Что можно сделать на эту тему из грязи с консистенцией сметаны серого цвета, а? Но…

Вот оно! Идея!

Бегом я сбежал к ванным, где была глина, набрал столько, сколько посчитал нужным и вернулся, прыгая по ступеням, заполняя станок жидкими кусками. Очень быстро вылепил то, что пришло в голову. Да, даже из этой бесформенной грязи эту мысль, эту идею можно было воплотить. Получилось крупно, грубо и без деталей, но форма и сюжет соответствовали, и даже то, что глина была почти грязью, подходило. На станке стояла крупная фигура: руки в боки, ноги широко расставлены, а у правой ноги лежала такой же комплекции, как хозяин, свинья, и все это слеплено, как будто из навоза, глина-то жидкая почти…

Подошла ко мне, посмотрела на то, что я сделал, потом повернула свое строгое лицо ко мне, и за секунду из строгого и серьезного это, на самом деле, лицо молодой девушки, проходящей у нас практику после высшего художественного, работая преподавателем, оно стало немного веселым и довольным. На нем читалось: «Успел-таки, шельмец!»

– Молодец, это пять.

Бутерброд

Когда я был маленький, в редких визитах к кому-нибудь в гости на большой советский праздник я ел бутерброд с икрой, если они были на столе. Ел, сдвигая зубами икринки на самый край бутерброда, чтобы оставшийся кусочек хлеба был полон икры.

Спустя годы, когда повзрослел и когда появилась такая возможность, в моем холодильнике всегда лежала одна или две банки.

Чтобы не сдвигать икринки зубами на самый край бутерброда…

Проснулся в чужом доме

Было уже солнечно, и яркий свет лился со всех сторон. Спустя какое-то время я понял, что я у соседей.

Последнее, что я помнил про вчера, – это то, что забежал за дом и, держась рукой за строительные леса у северной стены дома, выдохнул рыдания из своей груди.

За минуту до этого я вбежал в недостроенный дом, увидел бабушку, лежащую на диване, и, словно ошпаренный кипятком, понял, что она умирает.

Дети и животные очень чутко чувствуют смерть.

Мне было шесть.

Почти ночью…

Большая машина.

Пахнет бензином и выхлопными газами.

Холодно.

Красный дерматин.

Старый.

Гладкий до блеска там, где часто сидят люди.

Широкие плечи водителя, туго обтянутые кожей шоферской куртки. Кажется, что он, как памятник, всегда в ней.

Черный механический счетчик с белыми цифрами, отсчитывающий копейки, а потом – рубли.

Рев машины на поворотах и при разгоне, знакомый мне так же, как голос близкого человека.

Полумрак салона.

За окнами мелькают желтые уличные фонари и пустые улицы.

Почти ночь…

Судьбы и души, минуты и часы переживаний, ожидания грусти и веселья, трезвого и пьяного восприятия того, что внутри и снаружи этой машины, часы и минуты бодрствования и сна.

Все эти души чувствуются здесь, в этой машине. Их жизни и следы счастья, горести и равнодушия.

Мы едем из гостей. Мама сидит рядом. Она устала.

Я езжу так. Часто.