День рождения Лукана

Поллий вновь появился, когда после окончания рецитаций гостей пригласили в триклиний. Гости уже разговорились между собой, обсуждая прочитанные отрывки и авторские приемы, так что хозяин в этой беседе ведущей роли и не играл. Но чаши за него как за покровителя искусств и хранителя памяти великого поэта поднимались не раз. Марциал с Силием и Стеллой завели оживленный спор о крупных и малых формах в поэзии, однако Стаций не мог не заметить, насколько Марциал сдержаннее в выражениях по поводу эпоса с консуляром Силием, нежели обычно бывал с ним самим. Уже темнело, и в триклинии засветились лампы, когда к гостям наконец вновь вышла Полла. Даже при вечереющем свете было видно, что глаза у нее заплаканы, но она изо всех сил старалась выглядеть бодрой.

– Сердечно благодарю вас, дорогие, что помогли состояться этому празднику! – сказала она с улыбкой. – Благодарю тебя, Марциал, за прекрасные эпиграммы и за долгую память. Я вспомнила тебя, и то, что ты бывал в нашем доме. Обещаю тебе, что ты не пожалеешь о своем решении приехать сюда. Благодарю и тебя, Стаций! Ты спросил, принимаю ли я твое посвящение? Да, безусловно, принимаю и прошу, чтобы посвящение мне стояло в самом заглавии.

Немного посидев с гостями, она вновь ушла к себе.

– Ну вот, ты видела ее и говорила с ней – как ты думаешь, не зря я все это затеял? – нерешительно спросил Стаций Клавдию, когда они уже подъезжали к дому тетки Стация.

– Думаю, что ты был совершенно прав, – ответила она твердо.

– Но мне самому жалко было на нее смотреть. Теперь я понимаю, почему Поллий старался ее от этого оградить…

– А я, посмотрев на нее, убеждена, что он делал это напрасно, – улыбнулась Клавдия и добавила, помолчав: – Странные люди вы, мужчины. Не понимаете таких простых вещей!

– Чего же?

– Ну, например, того, насколько близки друг другу страдание и счастье. Любая женщина это понимает. Когда рождается ребенок – это боль, порой кажется, что нестерпимая, но вот он родился, и показал, что хочет и будет жить, – и боль забыта, и нет никого счастливей молодой матери.

– При чем здесь это? Ведь у Поллы нет детей.

– Женское естество в любом случае остается неизменным. Боги не дали ей детей, но ее детищем стала «Фарсалия». Она выпестовала ее, как мать, в те страшные годы, сберегла и выпустила в жизнь – неужели она не будет счастлива, чувствуя, что ее дитя родилось для вечности? Отлучить ее от этой книги и новой ее жизни, отторгнуть от памяти и славы мужа, которая жива и цветет во многом благодаря ей, – это все равно что забрать у родильницы младенца и говорить ей: «Он принес тебе боль, не смотри на него!» Если бы в твоих руках был единственный список «Энеиды» и ты, несмотря ни на что, сохранил бы его, например вынес из гибнущих Помпей, пережив весь этот ужас, – что бы чувствовал ты?

– Если бы боги дали мне послужить манам великого поэта, я бы… наверное, считал себя счастливейшим из смертных.

– Так почему же вы с Поллием оба думаете, что несчастна Полла? Короче говоря, ты правильно поступил, что помог ей осуществить задуманное. Ну и, кроме того, твое творение тоже переживет века.

– Ты так думаешь? – недоверчиво спросил он.

– Даже не сомневаюсь! – уверенно ответила она.

– Ну, будем надеяться. Вот только пустит ли меня теперь на порог мой добрый Поллий?

На следующий день Стаций не получил никаких писем и поэтому пребывал в тревоге. Еще через день – тоже. Они с Клавдией уже готовились к отъезду в Город, когда наконец одновременно пришли два письма. Одно было от Поллия. Стаций распечатал его и прочитал:

«Гай, сын Поллия, Публию, сыну Стация, шлет привет!