День рождения Лукана

После разговора с Поллой Стаций уже не сомневался, что слухи о Лукане не имеют под собой никакой почвы. Он развил ту мысль, которую подала ему Полла в их первой беседе: певцеубийце Нерону мало было смерти вдохновенного поэта-пророка, ему надо было очернить его память, приравнять его к себе, выставить почти матереубийцей. Возможно, сюда примешивалась уже другая зависть: ходили ведь слухи, что заговорщики хотели поставить принцепсом Сенеку, так что в случае успеха Лукан оказывался его ближайшим наследником. Подумать только, на императорском троне могла утвердиться династия Аннеев – философов, поэтов! И статуи целомудренной женщины с правильными чертами лица и строгой прической богини украшали бы форум, Палатин, Капитолий. Разве одной этой мысли не достаточно для того, чтобы возжечь пожар ненависти в завистливой душе человека, запятнавшего себя всеми мыслимыми и немыслимыми пороками? Да, смерти мало – она не может повредить тому, кто уже проложил себе путь в бессмертие. Только цепкая, липкая, гнусная ложь – против нее бывают бессильны и великие. А ведь эту ложь повторяют и, возможно, будут повторять многие, как повторял он сам, пока случай не открыл ему глаза!

Наконец, Стаций дошел до концовки, вызвавшей опасения проницательной Клавдии:

Светлым к нам ты явись, на голос Поллы
Отзовись, умоли богов безмолвных
Уступить хоть денек! Порой врата их
Позволяют мужьям вернуться к женам.
Не обманом вакхических заклятий
Возвращает она тебя на землю,
Нет, к тебе самому она взывает,
Сохраняя твой образ в самом сердце.
Не приносит ей в горе утешенья
Блеск твоей золотой посмертной маски,
Что мерцает над тихим брачным ложем,
Сторожа ее сон. О смерть, уйди же!
Это праздник начала новой жизни!
Прочь, жестокая скорбь! Пусть по ланитам
Слезы счастья текут и сладкой боли,
Что оплакано, будет то священно.

Дочитав, Стаций решился наконец поднять глаза. Полла закрыла лицо руками и беззвучно плакала, приклонившись к плечу обнявшей ее Клавдии. Все собравшиеся с состраданием смотрели на нее, не решаясь произнести ни слова. Праздник все более напоминал игры в амфитеатре и прилюдные мучения истязаемых. Только здесь речь шла не об осужденной преступнице, а о почтенной матроне, хозяйке дома. Именно такого исхода Стаций и боялся.

Поллий встал со своего места и, подойдя к жене, взяв ее за плечи, что-то шепнул ей на ухо. Полла отрицательно помотала головой. Тут же служанка поднесла ей стеклянный кубок с водой и дала пить, не выпуская кубка из своих рук. На некоторое время в воздухе повисло напряженное молчание. Потом Полла что-то шепнула Клавдии, и та сказала громко: «Госпожа просит продолжать!»

– Что ж?.. Так давайте дадим слово самому прославляемому поэту! – объявил Стаций. И прочитал:

Ты, о великий, святой поэтов труд, ты у смерти
Все вырываешь, даришь ты вечность смертным народам!
Цезарь, завидовать брось ты этой славе священной;
Ибо, коль право дано латинским музам пророчить —
Столько же, сколько почет и смирнскому старцу продлится, —
Будут читать и меня, и тебя: «Фарсалия» наша
Будет жива, она не умрет во мраке столетий!

За ним стали читать другие, читали отрывки не только из «Фарсалии», но и из других произведений Лукана. Силий читал отрывки из своей поэмы, в которых, по собственному признанию, открыто подражал его стилю. Внимание слушателей постепенно переключилось на читающих, и когда Полла, опираясь на руку служанки, покинула атрий, это заметили не все. Поллий некоторое время безучастно слушал, потом тоже ушел. Стаций так до конца чтений и не мог сосредоточиться ни на них, ни на том, кто что сказал, и с трепетом ждал, что будет дальше.