День саранчи. Подруга скорбящих

– У вас все в порядке? – спросила она. – Или вызвать полицию?

– Не надо, – сказал он и повесил трубку.

Все кончилось. Он не мог вернуться к кровати.

Его безнадежно несчастный вид рассмешил мисс Мартин.

– Давай сюда джин, бегемотище, – весело крикнула она. – Вон он, под столом.

И он увидел, что она недвусмысленным образом вытянулась на постели. Он выбежал из комнаты.

Теперь, в Калифорнии, он плакал оттого, что больше никогда не видел мисс Мартин.

На другой день директор сказал ему, что он хорошо справился с поручением и что она расплатилась и выехала.

Гомер пытался ее разыскать. В Уэйнвилле были еще две гостиницы, маленькие и захудалые, и он наводил справки в обеих. Осведомлялся он и в меблированных комнатах – но безрезультатно. Она уехала из города.

Он вернулся к привычному распорядку: десять часов – работа, два часа – еда, сон – остальное. Потом он простудился, и ему посоветовали уехать в Калифорнию. Он вполне мог на время бросить работу. Отец оставил ему шесть тысяч долларов, а за двадцать лет бухгалтерской работы в гостинице он накопил по меньшей мере еще десять.

9

Гомер вылез из ванны, кое-как вытерся жестким полотенцем и пошел одеваться в спальню. Он еще больше погрузился в оцепенение и пустоту, чем обычно. Так бывало всегда. Чувства вздымались гигантской волной; она громоздилась все выше, выше, заворачивалась и, казалось, должна была смести все на своем пути. Но она не обрушивалась. Что-то всегда случалось вверху на самом гребне, и волна расплывалась, сбегала назад ручейками, как в водосточной канаве, оставляя после себя, самое большее, тяжелый осадок.

На одевание у него ушло много времени. После каждой вещи он останавливался и отдыхал – в отчаянии, несоизмеримом с затраченными усилиями.

Еды в доме не было, а магазин находился на Голливудском бульваре. Сперва он решил подождать до завтра, но потом, хотя не чувствовал голода, передумал. Было только восемь часов, а прогулкой можно было убить время. Если он не тронется с места, искушение снова уснуть может сделаться неодолимым.

Вечер стоял теплый и очень тихий. Он начал спускаться под гору, держась обочины тротуара. Между фонарями, где тьма была гуще, он ускорял шаги, а в каждом круге света – ненадолго останавливался. К тому времени, когда он вышел на бульвар, он с трудом заставлял себя идти шагом. На углу он несколько минут постоял, чтобы прийти в себя. Он настороженно замер, готовый к бегству; страх сделал его чуть ли не грациозным.

После того как несколько человек прошли мимо, не обратив на него никакого внимания, он успокоился. Он поправил воротник пальто и приготовился к переходу улицы. Не успел он сделать и двух шагов, как кто-то его окликнул:

– Эй, прохожий.

Это был нищий, который приметил его из темного подъезда. Безошибочное профессиональное чутье подсказало ему, что Гомер будет легкой добычей.

– Не одолжишь пять центов?

– Нет, – ответил Гомер неуверенно.

Нищий рассмеялся и повторил вопрос с угрозой:

– Пять центов, прохожий!

Он сунул руку Гомеру в лицо.

Порывшись в кармане с мелочью, Гомер кинул на тротуар несколько монет. Когда нищий бросился за ними, Гомер перебежал на другую сторону улицы.

Продовольственный магазин «Санголд» был просторен и ярко освещен. Вся арматура сверкала хромом, а пол и стены – белой плиткой. Цветной свет софитов играл на витринах и прилавках, оживляя природные краски снеди. Апельсины купались в красном, лимоны – в желтом, рыба – в бледно-зеленом, яйца – в кремовом, бифштексы – в розовом.

Гомер направился прямо в консервный отдел и купил банку грибного супа и банку сардин. К ним – полфунта содовых крекеров – на ужин хватит.

Он вышел с пакетом на улицу и двинулся в обратный путь. Подойдя к повороту на Пиньон-Каньон и увидев, как крут и черен впереди холм, он побрел назад по освещенному бульвару. Он хотел было подождать, пока кто-нибудь еще пойдет на холм, но в конце концов взял такси.

10

Хотя других занятий, кроме нехитрой готовки, у Гомера не было, он не скучал. Если не считать случая с Ромолой Мартин и, пожалуй, еще двух или трех событий, разделенных большими промежутками, сорок лет его жизни прошли без всяких перемен и треволнений. Свою бухгалтерскую работу он делал механически, складывая цифры и занося их в книгу так же безучастно и отрешенно, как открывал теперь банки с супом и стелил постель.

Глядя, как он бродит по своему маленькому коттеджу, можно было подумать, что это лунатик или полуслепой. Казалось, его руки живут и действуют сами по себе. Они сами расправляли простыни и взбивали подушки.

Как-то, открывая себе на второй завтрак банку лососины, он распорол палец. Хотя рана, должно быть, болела, его обычное – спокойное и несколько кислое – выражение лица не изменилось. Раненая рука корчилась на кухонном столе, пока не была перенесена в раковину напарницей, которая стала ласково купать ее в теплой воде.