День сардины

— За шесть пенсов поглазеть на брата убийцы — дешевка, правда? А знаешь, о чем она мечтает? Чтоб какой-нибудь злодей вроде меня подстерег ее на «Болоте» в темную ночь. Чтоб повалил, заткнул ей poi травой и раздел догола. Сладкие яблоки, миссис! Чудесные яблоки, шиллинг шесть пенсов фунт! Сладкие гибралтарские апельсины, четыре штуки на шиллинг! И тогда она получит, чего ей надо, будь спокоен, и не пикнет даже. А потом, знаешь, что? Потом она побежит домой, хлопнется в обморок, будет рыдать и жаловаться легашам, и они выйдут на облаву с собаками. Сладкие гибралтарские апельсины! Четыре штуки на шиллинг! Десяток на два шиллинга, тают во рту! И если собаки его выследят, она хлопнется в обморок еще разок — когда ее будут уводить под руки из суда. А если его не поймают, она будет всю жизнь вспоминать про него с любовью.

— Почем ты знаешь? Может, она хорошая женщина.

— Не смеши меня! — сказал он. — Вот моего брата петля ждет, а за что? За то, что он хотел с этой бабой бесплатно спать. А ее бесплатно не устраивало. И он убил ее. Имел на это полное право. На нее и пули-то жалко, вот что я тебе скажу. Надо было ножом пришить…

— Если ты не уймешься, угодишь в сумасшедший дом или еще куда похуже, — сказал я. — Слушай, Носарь, все равно это дело гиблое.

— Ни хрена, — сказал он с усмешкой. — Ну ладно, на сегодня баста. Ты спешишь? Нет? Тогда помоги мне тележку свезти.

Признаюсь, я согласился только со страху. Но все равно, котелок у меня в это время варил, так уж он устроен. Интересно, у вас тоже так? Что бы я ни чувствовал — стыд, отвращение, жалость, боль или горе, все равно я всегда думаю. Всегда начеку. И я понял Носаря.

Теперь я знал, почему он так запросто жил в мире, который ненавидел; почему всеми командовал и даже меня заставлял слушаться; почему мог иметь дело с кем угодно. Он никогда не думал о двух вещах сразу. Будь даже у него мозгов с булавочную головку, и то он был бы умней меня, потому что только об одном и думал — о своем, о себе. Он не думал ни о вчерашнем дне, ни о завтрашнем. Для него существовало только сегодня. На все остальное ему было наплевать. Пускай мысли у него были неправильные, но они заставляли его действовать. Не какие-нибудь дохленькие, залежалые, пыльные мыслишки, а сверкающие, раскаленные добела. Вот если б от этого польза была! Вбить бы, положим, в голову мысль — хочу помочь людям, и больше ни о чем не думать. Уж тогда будьте покойны. Люди получат помощь. Не нужны ни деньги, ни образование, ни талант, потому что благодаря этому жару, этим раскаленным мыслям все, кто нуждается в помощи, получат ее. Но откуда берется жар?

Я думал об этом все время, пока толкал тележку, чуть не падая и сторонясь машин, — как найти мысль и раскалить ее.

Ставя тележку в темный угол рынка, он сказал:

— Проводишь меня? — Я не ответил. — Есть куча способов его освободить, но я выбрал один, самый лучший. Только тут смелость нужна. Это не детская игра. Неслыханное дело — освободить человека, приговоренного к виселице… Ну как?

— А он что говорит?

— Краб? Его я не спрашивал. Но он согласится, будь спокоен.

— А вдруг упрется?

Носарь схватил меня за руку.

— Откуда ты набрался такого дерьма? Да пускай он что угодно говорит, а перед казнью все равно согласится…

— Не согласится.

— А ты почем знаешь? — сказал он, подходя ко мне вплотную. — Откуда ты это взял? Кто его брат, я или ты?

Мне бы схитрить, согласиться, пускай носится с этой мыслью. Все равно кончилось бы ничем. Такие детские затеи всегда ничем кончаются. Но я знал, что он может натворить бед. И может заставить меня сказать «да» просто потому, что он сильнее, и я твердо решил помочь ему единственным возможным для меня способом — сказать «нет» в первый раз с тех пор, как мы с ним знаем друг друга.

Я молча покачал головой.

— Ну ладно, я пошутил, — сказал он, выпустил мою руку и отошел. Это была самая печальная минута для нас обоих. — А вдруг он и вправду скажет, что хочет умереть? — спросил он через плечо. — Нет, это ты просто отговорку придумал. Не может он хотеть смерти. Он сделал не больше, чем те, что стреляли на войне из винтовок — трах-тах-тах, или те, что сбросили атомную бомбу, но в его поступке хоть смысл есть. Он знал, в кого стреляет. Да чего там, ты с ними заодно: хочешь, чтоб его повесили!

— Честное слово, не хочу, Носарь, — взмолился я. — Будь моя воля, никого бы не вешали.

— Всем этим разговорчикам грош цена, — сказал он. И засмеялся: — Да и потом это только так — мечты. Все равно ничего у нас не выйдет, никакому сверхчеловеку такое не под силу.

— Да я просто тебя испытывал, — пробормотал он. — Поглядеть хотел — а вдруг зацепит тебя. Если б ты согласился, я сам первый сказал бы, что все равно она его уже заклеймила, и он теперь только одного хочет — чтоб ему поскорей скрутили руки за спиной и отвели туда…

У двери он подал мне руку.