День сардины

Я покачал головой.

— Надо только показать ему, что мы его не забыли.

— Напрасно будешь стараться, — сказал Малыш. — Он вбил себе в башку, что весь мир заодно с полицией — все, кто не согласен рыть с ним подкоп под камеру смертников.

— Я должен его видеть.

— Послушай меня, не ходи, — сказал Малыш-Коротыш. — Или возьми с собой кого-нибудь.

Но я уже решился.

— Где его найти?

— Это проще простого — он взял лоток Краба и торгует фруктами возле крытого рынка. Смотри не забудь надеть шлем и латы.

Поверите ли, я с трудом заставил себя пойти к рынку. Мне было страшно. Я-то его знал. Этот мальчишка был как тигр в джунглях; его ничто не могло остановить. А брата он любил. И уж если он решил устроить побег, то, кровь из носу, будет гнуть свою линию, и всякий, кто не согласится с ним, сразу станет его врагом наравне с полицией, судьей и присяжными. Но не только в этом было дело. Я с молоком матери всосал страх перед убийством. Это у нас в крови. Вернее, не перед убийством, а перед петлей. Когда публично вешают тысячи людей, тут уж волей-неволей многие начинают браться за ум. Когда-то давали большие представления на рождество и настоящие казни тоже бывали, и они оставили по себе память, которая теперь поддерживается тем, что происходит за высокими стенами тюрем. Глядя на Носаря из дверей магазина напротив рынка, я словно видел его в первый раз. Его забавный нос с горбинкой уже не казался смешным, он был не частью маски, делавшей его нашим главарем, а зловещим символом эшафота, и, когда он поворачивал голову и кричал: «Апельсины, яблоки», — я видел, как у него движутся желваки.

Он был частицей того страха, которого я не хотел касаться, но все равно меня тянуло к нему, и не ради него, а ради меня самого. В городе только и разговоров было про Краба, про убийство и про то, что ему за это будет. Всем нравилось думать о долгой ночи и коротком спектакле, который за ней последует. Носарь и его родные знали это. Вокруг них судачили и шептались враги; им оставалось только одно — давать сдачи. А если попадет невинному — не важно. Важно было, что эти люди оскорбляли их родича. Даже судьба самого Краба бледнела перед этой чудовищной несправедливостью, этим ударом, нанесенным достоинству семьи.

Я видел, что Носарь ловит каждый взгляд, каждое слово, сказанное на ухо, каждый намек на то, что он, жалкий слабак, позволит отвести своего брата на эшафот. Я подошел к нему и сказал, едва шевеля пересохшими губами:

— Как дела, Носарь?

— Греби отсюда.

— Давно не видались. Может, поговорим, как кончишь?

— Долго же ты собирался, — сказал он.

— Не знал, где ты работаешь. А домой идти не хотел.

— Никто тебя и не звал.

— Я помочь тебе хочу.

Он отвернулся и закричал:

— Апельсины, душистые апельсины, два шиллинга десяток! Яблоки, яблоки, шиллинг шесть пенсов фунт! Сладкие яблоки! — А потом сквозь зубы: — Ты что, с судьей в родстве? Или с присяжными дружишь? Ему уже ничего не поможет. Дело гиблое. Он убил ее — пристрелил, старик Чарли своими глазами видел.

— Никогда нельзя знать наперед, его могут приговорить пожизненно, если доказать, что у него голова не в порядке.

— Говорил я с кем следует, — сказал он. — Ни хрена не выйдет, нет у нас в семье какой-то там дерьмовой наследственности.

— Да ведь это только формальность или как там оно называется.

Он повернулся ко мне. Клянусь, я убежал бы, да у меня ноги отнялись.

— Нет у нас этой дерьмовой наследственности.

— Что ж, — сказал я, помолчав. — Значит, ничего не попишешь. Я только хотел тебе предложить…

— Апельсины, шиллинг четыре штуки, два шиллинга десяток! — закричал он. — Предложить, — прошипел он. — Рассказать тебе, что у меня на уме, так ты убежишь, как собака, которой хвост прищемили.

— Носарь, за такие штучки ты в тюрьму загремишь.

— Я ему побег устрою, — сказал он. — Вот увидишь. — Выбирая яблоки для молодой женщины, он приветливо улыбался и ловко работал руками. — Пожалуйста, миссис. — Она что-то пробормотала и, схватив пакет, быстро ушла. — Вот погляди, — сказал он. — Погляди только на нее. Ей подружки сказали, что здесь торгует брат Краба Кэррона. И теперь она побежала хвастать, что видела меня.

— Все ты выдумал, — сказал я. — Она и не знает…

Он разжал кулак.

— Гляди. Шиллинг шесть пенсов за фунт. Даже сдачу забыла взять.

У него на ладони был флорин.