Дэн Сяопин

Соответственно Мао критиковал то Гао, то Лю, то Чжоу. Так, в мае 1949 года поддержал Лю Шаоци, обрушившегося на Гао Гана с резкой критикой за левацкий авантюризм. Гао начал тогда вырубать у себя в Маньчжурии всю буржуазию — под корень, и Мао не замедлил вмешаться⁶⁴, тем более что в то время и сам Сталин в одной из телеграмм своему представителю в Китае генералу Ивану Владимировичу Ковалеву раскритиковал Гао за излишнюю левизну⁶⁵. Но спустя два с половиной года именно Гао Ган убедил Мао начать антибуржуазную борьбу «против трех и пяти злоупотреблений»⁶⁶. Тогда же Мао поддержал доклад Гао Гана о развитии кооперативного движения в Маньчжурии, в котором говорилось о «постепенном переходе от низших форм [кооперации] к высшим»⁶⁷. Он приказал тогда общему отделу ЦК издать доклад Гао Гана отдельной брошюрой для распространения среди всех руководящих партийных работников. А в декабре 1951 года дал грозную отповедь Лю Шаоци — за то, что тот в июле устроил головомойку партийным руководителям провинции Шаньси, которые весной 1951-го, как и Гао Ган, выступили с идеей ускорения процесса кооперирования деревни. Мао тогда дезавуировал документ, подготовленный Лю и разосланный от имени Центрального комитета, поскольку в нем провинциальная инициатива шаньсийцев была названа «ошибочной, опасной, утопической идеей аграрного социализма»⁶⁸. Но весной 1952-го, как мы помним, он выразил недовольство чрезмерным давлением на «буржуазные элементы». А осенью даже признал, что в ходе борьбы с «тремя и пятью злоупотреблениями» имели место ошибки, подтвердив необходимость «дальнейшего использования частного капитала в интересах подъема экономики и благосостояния народа»⁶⁹.

Конечно, в глубине души Мао предвкушал быструю победу социализма, но понять его настроение было не всегда легко. Тем более что накануне прихода к власти и особенно после воцарения в Чжуннаньхае «великий кормчий» все сильнее входил в роль некоего умудренного опытом «старца»-даоса, то и дело изрекая философские сентенции, заставлявшие людей, его окружавших, ломать над ними голову. Он всегда был хорошим актером, а теперь, почувствовав себя «Сыном Неба», не мог отказать себе в удовольствии поиграть с подчиненными. Стал выражаться афористично и образно, обильно сдабривая свои откровения цитатами из древних классиков, напускал туману и все время твердил, что ему пора на покой. В августе или сентябре 1952 года на одном из заседаний Политбюро он даже предложил разделить руководство на «две линии» — «первую» (имелся в виду повседневный контроль за деятельностью ЦК) и «вторую» (по существу тыловую), заявив, что хочет отойти от активных дел, а во главе «первой линии» поставить Лю Шаоци⁷⁰.

В своих играх Мао не был, конечно, оригинален. По образованию учитель истории, он наверняка знал об Иване Грозном, разделившем когда-то Россию на земщину и опричнину. Интересно, что в октябре 1952-го в псевдоотставку просился и Сталин, также хорошо знакомый с подвигами коварного царя⁷¹. Но ни его, ни Мао Цзэдуна, разумеется, никто из соратников на покой не пустил. Окружение «великих вождей» быстро раскусило их игру в кошки-мышки, но кто знал, что еще выкинут стареющие диктаторы.

Вот в такой напряженной обстановке Дэну пришлось работать в Пекине. С Мао он стал общаться чуть ли не ежедневно. Точнее, ежевечерне и еженощно, так как Председатель вставал обычно в четыре-пять часов дня и работал до утра. Принимал он Дэна и других товарищей по партии обычно в колоссальных размеров спальне, расположенной в Павильоне Аромат хризантем в чжунаньхайском Саду Обильных водоемов. Здесь, лежа на просторной деревянной кровати, заваленной книгами, он выслушивал их доклады, работал над документами и время от времени бросал многозначительные фразы. Проводил он иногда заседания и в соседнем павильоне — Зале Доброго здоровья и долголетия, где находилась его столовая. Там во время заседаний, слушая выступавших, завтракал или обедал. И точно так же, туманно, выражал свое мнение. В общем, ни этикетом, ни ясностью изложения себя не утруждал.

Так что для Дэна главной задачей было угадать, чего в конкретный момент хочет Хозяин. В этом, собственно, и состояло искусство политики в тоталитарном Китае, как, впрочем, и в Советском Союзе, да и во всех других странах, где государство доминировало над личностью. Ни к каким другим вождям — ни к Гао Гану, ни к Лю Шаоци, ни к Чжоу Эньлаю — примыкать было нельзя, а следовало, поддерживая со всеми хорошие отношения, нос держать только «по ветру», то есть отклоняться в ту сторону, в какую выруливал «великий кормчий». Дэн пока это хорошо понимал: не случайно по дороге из Чэнду в Пекин на вопрос своей дочери Дэн Нань: «Папа, в Сычуани тебя все называли „голова“, а как тебя будут звать в Пекине?» — он отшутился: «Стопа»⁷². Да, именно твердой стопой Председателя ему и надлежало теперь быть!