День свершений

Я опять был на кухне, но уже не лежал, а сидел, привалившись к гудящему холодильнику, и телефонная трубка, часто попискивая, висела рядом на пружинистом шнуре. У меня не было сил положить ее обратно. Куда я собирался звонить? Кому? Еще никогда в жизни мне не было так плохо. Пахло свежими молодыми огурцами, и водянистый запах их выворачивал наизнанку. Точно в Климон-Бей. Я видел двух бледных, длинноволосых, заметно нервничающих молодых людей в джинсах и кожаных куртках, которые, поставив чемодан у исцарапанной стены, вдруг, торопливо оглядываясь, зашагали к выходу. Болонья. Вокзал. Экспресс из Милана. Это был «прокол сути», самый настоящий — глубокий, яркий, раздирающий неподготовленное сознание. Теперь я понимал, почему Бьеклин так упорно настаивал на следственном эксперименте. Ему нужна была «Звездная группа» — если не вся, то по крайней мере горстка «заглавных букв». Он безапелляционно потребовал: «Я сяду вместо покойника, и пусть они целиком сосредоточатся на мне». Покойником был Херувим. Он погиб на прошлом радении, месяц назад, во время глубокой медитации и попытки освободить свою душу от телесной оболочки. Инсульт, кровоизлияние в мозг. Больше никаких следов. Эксперты до сих пор спорят, было это сознательное убийство или несчастный случай. Бьеклин, видимо, рассчитывал на аналогичные результаты. В смысле интенсивности. И поэтому когда Туркмен, смущаясь присутствием оперативных работников, запинаясь и понижая голос, неуверенно затянул свой монотонный речитатив о великом пути совершенства, который якобы ведет к ледяным вершинам Лигейи, то Бьеклин сразу начал помогать ему, делая энергичные пассы и усиливая текст восклицаниями в нужных местах. Он хорошо владел методами массового гипноза и рассчитывал, отключив податливую индивидуальность «алфавита», создать из него нечто вроде группового сознания — сконцентрировав его на себе. «Звездники» были в этом отношении чрезвычайно благодатным материалом. Он, видимо, хотел добиться мощнейшего, коллективного, «прокола сути» и таким образом выйти на Нострадамуса. Или получить хоть какие-нибудь сведения о нем. Вероятно, сходные попытки предпринимал и Трисмегист. Я видел, как он без особого труда, «буква за буквой», подавляет «алфавит» и они смотрят ему в глаза, как завороженные кролики, но я не мог помешать: в этом не было ничего противозаконного, формально он лишь помогал проведению следствия. Только когда застучали первые отчетливые выстрелы и захлюпала торфяная вода под ногами, я неожиданно понял, к чему все идет, но остановить или затормозить действие было уже поздно. Бьеклин распылил газ, стены затянуло сизым туманом, захрапел врач, упал обратно на кресло встревожившийся было Сиверс, мир перевернулся, погас — и начался бой на болоте, где выходил из окружения небольшой партизанский отряд. Сорок второй год. Леса под Минском…