День тревоги

— А как же не рассказывать — рассказывали, — мигом успокоилась старуха, только всхлипнула напоследок. Энергично, наспех вытерла слезы, глаза ее плеснулись дикой радостью: — А уж как чудно умер-то — страх господний!.. — И торопливо присела, нелепо трагически, до шепота, снизила голос: — Случится ведь… Пришла от дочери телеграмма-то, он и говорит сыну: как, мол, прилетит она, во вторник вечером, так я и помру. Три дня мне, мол, осталось, и ни часу больше. (Ить вот как заказал себе человек!)… Ну, ждать-подождать, вторник пришел, а Ленки все нет, застряла где-то… Утром, в среду уже, опять телеграмму приносят: сижу, мол, по нелетной погоде в Челябе, но к вечеру обязательно буду, не хороните без меня… А кого хоронить, старик-то — ждет!.. Слава богу, грит, дочка еще денек прожить мне дала. А сам уже восковый, нос привострился, того и гляди — сковырнется…

Старуха слегка откинулась, замолкла на миг, торжествуя значение всего сказанного ею и глядя на него бессмысленно радостными глазами. И продолжала, посунувшись вперед:

— А вечером, вечером-то — не приехала Ленка! Видно, не все дано этим самолетам, не все-о… Уж и совсем плохо старому, а держится. Ночь кое-как переспали, утром полегчало ему; сама ходила, видела: разговаривать совсем хорошо начал, даже компоту выпил. Я домой, а дочь — в ворота. Забежала, сказывают, а отец с сыном разговаривает, даже приподнялся и в окно что-то показывает… Упала она, сердешная, к нему на грудь, кричит слезами, а он ей говорит: «Ничего, доченька, не плачь… главное — поспела, увидала меня. Простил я тебя, и ты меня, прощай теперь». — «Простила, — плачет, — да и что прощать-то — нечего, сама виновата». А он ничего не сказал, глянул так, задрожал — и хлынула у него горлом кровь, черная такая да жидкая — ужас!.. В ту же минуту и помер! — заключила она торжествующе и опять откинулась на спинку стула.

— Когда же хоронить?

— Да вот сейчас вынос, собираюсь. Грехи-то какие на человеке, господи! Сам выгнал, и сам, видите ль, простил!.. Господь и продлил ему мученья, хорошей смерти не дал. Всемилостив он, только не стоим мы его милостей… Да и как стоить, коли святого не видим?!

Он вышел на солнечную ветреную улицу и пошел на угол. Толпа прибывала. Гроб долго не выносили, во дворе сновал и всякому находил дело озабоченный распорядитель, стояли и курили несколько пожилых мужчин в новых костюмах и при наградах, с перекинутыми через плечи полотенцами. Рядом, в ожидающей толпе, он увидел и узнал ту хохлушку. Она разговаривала с другой женщиной, худенькой и помоложе, а возле них терся лет пяти мальчик, видимо, поздний сынишка худенькой; с великим интересом глядел на все, а потом заметил его, и что уж нашел в нем интересного, но только уставился и почти не спускал с него светлых ожидающих глаз.

Он подошел поближе к ним, к мальчишке.

— …Мы-то на месте сидели, да ничего не высидели. А Ленка-то — вона яка стала!.. Справна, и так и вертит, так и вертит всим…

— Да, боевая. Мы ведь школьные подруги с ней, знаем. Говорит — за вторым живет, квартиру, машину имеют. Муж на драге работает, вот у нее и зубов полон рот, золотых… Дядя Дима крепко незалюбил ее тогда, прямо вот слышать не мог… Да не вертись ты, стой смирно, как люди. Возьмешь тебя, а потом каешься… Так вот, незалюбил, и за двадцать-то пять лет раза два всего заезжала она сюда, проездом на курорт. Ну, поговорит с матерью, поплачут, а он же — только поздоровается… Вот бойкая, а боялась его.

— Та ведь простил же.

— Ну да… Поослаб он, отмягчел душою. Не из говорунов — из строгих был; а это смотрю (после первого удара было дело, в марте, когда с головой у него сталось) — стоит он посередь двора, сгорбился и что-то в руках держит, рассматривает. Дни ясные, приветные такие стояли, он и выбирался подышать. Подхожу ближе, а он, оказывается, какую-то тряпочку держит и так внимательно, удивленно так разглядывает, до ворсинки — будто в первый раз видит; и слезы у него в глазах. «Дядь Дим, говорю, что плачешь-то, не надо. Всего-то и есть, что тряпочка…» — «Да как же, — отвечает тихо и все глядит на нее, а слезы так и катятся. — Ведь все люди это сделали… люди все…» Тут и у меня захолонуло… Да ты будешь стоять, или нет, бесенок?!