День цезарей

Снова захлопал в ладоши Паллас, а гости, теперь уже понимающие, чего от них ждут, угодливо подхватили его аплодисменты.

– Не желая больше говорить попусту, представляю вам принцепса Британника, который на свой выбор исполнит вам песню. Выбор, скорее всего, будет не ахти, поскольку репертуар у него ограничен… Ну что ж, брат, яви себя. Спой!

– Не буду, – мотнув головой, сухо ответил Британник.

– Что ты сказал?

– Петь не буду. Для тебя.

Нерон повел рукой на гостей:

– Ты же не для меня. Ты для них.

– Не буду и для них.

– Будешь, братец. Потому что так тебе велит император. А его слово – закон.

– Закон, говоришь? – ощерил зубы Британник. – Твое слово для меня – пустой звук. А венец императора по праву рождения никогда тебе не принадлежал. Императором был мой отец. А твой был распутник и убийца, заслуживший свою раннюю смерть. В тебе не было и нет вещества, из которого сделаны императоры. Оно не присутствует в твоей крови.

Нерон пронзил его злыми, как булавки, гла-зами.

– Осторожней, братец, ты заходишь слишком далеко. Нашему отцу я дал слово, что с его смертью буду оберегать тебя. Но если ты станешь испытывать свою удачу на прочность, она может и не выдержать. И я изменю данному мной слову.

– Ты не посмеешь. Не осмелишься, пока основы твоей власти настолько шатки. До этих пор я буду оставаться невредим.

– До этих пор – да. Но кто знает, как долго это продлится? Год, может, два… Но когда основы моего правления упрочатся, я смогу поступить с тобой как пожелаю. До этих пор я действительно тебя не трону. Но могу достаточно легко тронуть тех, кто тебе близок.

Он повернулся к одному из преторианцев, что стоял рядом с Палласом.

– А ну-ка, ты, вынь меч и подставь к горлу этого цепного пса, – указал он на раба-телохранителя Британника. Раб мелькнул глазами на своего хозяина, но не успел тот пошевелиться, как преторианец, выхватив клинок и шагнув вперед, упер острие телохранителю под подбородок. Второй гвардеец сзади схватил раба за руки и утянул их ему за спину. Раб умоляюще смотрел на своего господина.

– Сейчас же отпусти его, – потребовал Британник.

– Отпущу, если ты споешь. А иначе он умрет.

Семпроний, все это время сидевший бессловесно, прокашлялся и поднял глаза на Нерона.

– Император, это мой дом. И мои гости. Здесь не место для кровопролития. Я умоляю тебя отпустить этого человека. Прошу, наслаждайся яствами и вином. Я уже распорядился насчет музыки и пения. А в этом нет необходимости.

– Так угодно мне. Вот и вся необходимость. Так что пой, брат мой. Если хочешь, чтобы твой раб остался жив.

Британник сцепил перед собою руки и склонил голову, словно моля богов вмешаться и положить конец этому противостоянию. Затем плечи его смиренно опустились, и он кивнул. Сойдя с ложа, прошел к свободному месту меж столов и сосредоточенно смолк. Молчал и весь сад. Не шевелился. Все взоры были направлены на прямого императорского наследника, готового исполнить повеление венценосного пасынка.

Вот Британник выпрямил спину, приподнял подбородок и, сделав глубокий вдох, повел мелодию. Голос его был чист и не лишен приятности.

Солнце поутру лучами в глаза мои светит,
Вновь я купаюсь в теплом объятии дня.
Голову с ложа подняв, в жизнь обреченно вступаю
С сердцем тяжелым, но надо куда-то идти.

В дом свой отозван я был из Британии дальней,
Воск на письме том кроплен материнской слезой.
Битву покинув, а с ней и блужданья свои, возвращаюсь,
Словно и не был солдатом я в ратных боях.

Призван я честью стеречь свои горе и боль,
Сердце мое растревожено смертью чужою.
Тот, кто мне жизнь даровал и нарек меня именем милым,
В царство теней отошел, но дыханье я слышу его.

Близок я к месту тому, где смыкается круг
Жизни моей – предначертано, видно, богами,
Чтобы семья моя там меня встретила скорбно,
Славу и доблесть воспев, в коих почил мой отец…

Словно подвесив песню на последней фразе – «мой отец», – Британник оборвал пение и склонил голову.