День цветения

— Прости меня, — кругом перед тобой виноват, мужлан неотесанный, солдафон из казармы… — Прости, милая, я понимаю, я вообще восхищен твоей ловкостью. Тебя бы к нам, в Каорен… — руки на плечах ее, вот схватить сейчас, в плащ завернуть и… — Но я же на виду должен быть, я ведь — гирот, на меня и так косо смотрят…

Дознаватель вон, кочерыжка старая — знай принюхивается, наследник крови-то… А, провались оно все!

— Отговорки, отговорки, — смягчается она, голос хрипловатый, низкий. — За шкуру свою трясешься. Нет в тебе истинного пыла, одна видимость, — но не вырывается.

Простила!

— Хочешь — прямо сейчас все брошу, через стену тебя перенесу, и… а, черт, зима на дворе!

Здесь тебе, братец, не Каорен. Здесь снег зимой лежит.

— Вот-вот, — усмехается, а в глазах бесенята прыгают, — Сразу вспомнил, что — зима.

— А ты холода не боишься? Слушай, давай смоемся прямо сейчас, что ночи ждать, да и на улицу вовсе не обязательно…

И она уже почти сказала "давай", но тут откуда-то снизу донеслись истошные вопли:

— Тревога!

— Тревога!

— Тьфу ты! — от более пространного высказывания удержался с трудом.

— Ну, что там еще? — капризно морщится Иверена.

— Это ты у меня спрашиваешь? Вечно у вас тут что-то происходит! Не дом, а бардак какой-то! Сейчас я, узнаю и вернусь.

Тут сверху, со второго этажа, мимо нас пробежали два кальсаберита и секретарь дознавательский. Покосились.

У, чтоб вам!

Я побежал за ними.

Вниз по лестнице, во двор. Там народ толпится. Замковые, просто слуги, кальсабериты черно-белые… Черт побери, ни днем ни ночью покоя нету. Что там еще у них?

- …а тут оно как взлетить!

— Да ну тя, спьяну, небось…

— Провалиться мне! Скажи, Дылда!

— Слушайте, прекратите орать все хором! — это Гер. — Докладывайте по порядку.

— Значитца, так. По порядку, стало быть. Пришел парень чернявый, почал господина какого-то требовать, вещь, грит, передать. Мы с Мальцом-то его спрошаем, кто, дескать, да откель, а он вот ентот вот кинжал наземь поклал, да и пошел.

— Как так и надыть! — встревает Малец, — Я ему "стой, стрелять буду!", — а ен…

— Заткнись. Дальше давай, Дылда.

— А че дальше-то? Взлятел ен да и почесал во-он тудыть.

— То есть как это — взлетел? — хмурится Гер. — Что же у него, крылья, что ли?

— А то! Мы ж те про чего и толкуем! Крылишша — о! — длины рук Дылде, конечно, не хватило.

Пробиваюсь к Геру.

— Что случилось-то, командир?

— Они утверждают, что некто пришел и принес вот это, — показывает дагу-трилезвку, вполне приличную, кстати, — А при попытке задержания — улетел.

— Гм, — изрекаю я, — Да. Бывает.

— Пятеро! У них что, галлюцинации?

— Подождите, господин Ульганар. Позвольте-ка мне задать молодым людям несколько вопросов.

Отец Арамел. След взял, "пес сторожевой". Нечисть летающая и так далее…

Я только собрался сообщить, что галлюцинации тут ни при чем, что просто приняли ребята лишку, а, чтоб не пахло — зажевали чем… Но тут в калитку вошли трое очень мрачных парней, со смутно помнящимися физиономиями, тоже из Треверргарской стражи. И остановились у стены. И один из них сказал глухим голосом:

— Господин Ульганар. С повинной мы, то есть.

— Что? — Гер двинулся к ним, вместе с Гером — и остальные пошевелились, и остался я без разъяснений, что же там летало, и даже кинжал как следует не разглядел…

— Не смогли мы там, в Орлином Когте, господин Ульганар.

— Что значит — не смогли?

— Ушли. В середине четвертой.

— Куда ушли? — а голос у него ледяной и — спокойный-спокойный.

— Сперва хотели — рядом. Ну, засаду, то есть… А после…

— По домам мы ушли! — выкрикивает самый молодой из троих, волосы темные, а мордаха веснушками забрызгана, — Нельзя там посторонним быть, в Обиталище! Нельзя! Вам не понять, драконидам! А они — там, и больно им, понимаете вы — больно, что мы…

И тут вижу я, Гер побелел весь, рот в оскале зверином растянул, глаза сощурил и коротко, без замаха засадил парню в живот. Тот согнулся с хрипом, а драконид наш распродраконид ему — в пах ногой. Парень взвыл, а Гер…

И тут понял я, что Гера моего — нету, а то, что вырвалось из шипастой стальной уздечки, сейчас просто убьет несчастного дуралея, и что я добежать — не успеваю…

Тот, Кто Вернется

И — паника.

И — "момент темноты".

И — последствия.

Как всегда — только последствия. И ничего уже не поправить.

Аккуратно обездвиженный Ульганар.

Шагах в двадцати.

На коленях у сидящего на снегу отца Арамела.

Рот у отца Арамела открыт, глаза вытаращены.

За спиной "пса сторожевого" осадной башней возвышается инг Имори, и тоже таращится.

Все вокруг таращатся. С ужасно глупым видом.

А в снегу неуклюже возится стражник замковый. Он — не таращится. Он один. Он очень занят. Встает он.

И Адван Каоренец лично начинает дико орать на неудачливый пост — что, коли Кодекс чего не велит, так про то командиру сразу говорят, уж нашли бы кого на замену, а пост бросать — дезертирство, а в Каорене дезертиров с Утеса скидывают, что мало капитан врезал, что добавить надо…

И Адвана Каоренца с трудом скручивают то ли пятеро, то ли шестеро, навалившись…

Глупо.

Как глупо, Сущие!

Что тебе до этого замкового стражника?

Одним слугой Треверров больше, одним — меньше…