День цветения

Рейгред Треверр

Ночь, словно каторга, тянулась, тянулась, вот и прошла уже — а все в глазах темно. Голова болит. Не привык я… плакать в подушку как маленький. Забыл, как это делается. Да и толком не умел никогда.

Не помню, когда оставался один ночью. Всегда кто-то рядом находился — няньки, слуги, послушники и младшие монашки в дормитории, парни из Сабраля, Арамел… Что-то сделала со мной эта ночь, долгая, бессветная, ледяная, как проклятие. Плачь, кричи, хоть вешайся на факельном кольце — никому дела нет, никто не подойдет, ни одной собаке ты не нужен, хитроумный Паучонок, везунчик, двадцать месяцев назад харкавший кровью, а ныне чудом уберегшийся от руки убийцы…

Ни единой собаке.

Жалость к себе тоже никуда не годится, да, Мельхиор? Знаю, знаю. Но это не жалость. Это презрение. Брезгливость. Какая мерзость эти пауки. До чего мы с тобой отвратительные твари, дед. Только и умеющие, что ловить и жрать. На весь мир глядящие сквозь сетку паутины.

А небо — вон оно. Сизое, темноватое, промытое с востока бледным молочным свечением. Пустое небо, жидкая заря, озноб. Утро.

Перед распахнутыми дверьми конюшни на соломе приготовлены чьи-то тюки. Слуга в собачьей безрукавке обернулся с порога на мои шаги, узнал, поклонился.

— Доброго утреца, молодой господин.

Я кивнул. Ночь прошла бестолково. За Альсареной я не проследил, Имори вряд ли смог самостоятельно уговорить ее уехать. Плохо. Опять все сикось-накось… свербит что-то в голове… неудобство какое-то, мыслишка застряла… натирает извилины. Я ведь сам вызвался провести этот кон. Никто меня не заставлял. Теряю темп, теряю инициативу. Совсем плохо. Зачем я сюда пришел? Удостовериться, что ничего не сделано?

Ворота во внешний двор отворены. Оттуда доносятся окрики, команды, лязг железа. Память привычно подсказывает — это Арамел гоняет хористов. Увы мне с моей памятью. Я вижу в проеме — на широкой площадке между стен тренируются хваты из столицы. Ни один из них мне не знаком.

— Ну и чево дале-то было? — спрашивает внутрь конюшни слуга в безрукавке.

Оттуда снисходительно хмыкают.

— Дале-то? А дале было так, что лежу я себе в сторонке, глаза прикрыл, вроде как без памяти совсем, неохота мне, сам понимаешь, лишний раз по темечку схлопотать, да и слушаю, как он по стене в темнотище шарит, ищет, стало быть, лошажью аммуницию, и опосля к серому своему в денник — шасть… а?

— Посторонитесь-ка, парни.

Цок, цок, цок. По дощатому настилу во двор выводят гнедого мерина под седлом.

— Хватит языком трепать, Сверчок. Грузи тюки да помалкивай.

— А чо такого-то? Вон приятель спросил, чо у нас ночью за шум был, ну я и…

— Маловато по кумполу получил? Так я добавлю. Мозги тебе инг начисто отшиб, а до языка, видать, не достал. Маковка спружинила.

Я любуюсь на ребяток из Тайной, бодренько прыгающих на утреннем холодке. Их здесь около полусотни, и они меньше всего похожи на военный отряд. Какая-то полуорганизованная толпа с невнятной иерархией. За спиной у меня Сверчок и его приятель в безрукавке закрепляют переметную суму на конской спине.

— Ух, свирепое у тебя начальство, Сверчок. Он всегда такой с утра пораньше?

— Да не. Ему Имори жалко, товарищи они навроде как были. А можа, боится, что его к ентому делу примотают. Он ведь должон был на конюшне дежурить, а сам только на шум набежал, когда хваты уже инга вязали.

Вязали? Не понял. Разве дед не дал мне отмашку — действуй, мол?

— Так чего выходит, Сверчок, сбечь он хотел, инг-то?

— Ну а я о чем толкую? Побег он, а господин Мельхиор тут как тут, цап царап его! С ентими, с как это… с польчичными! На месте, так сказать, преступления.

— Да какого ж преступления? Вот ежели бы за руку над трупом схватили…

— А мне кто по затылку огрел? Я ж туточки и валялся, ровно труп бездыханный!

— Причем тут ты? Вот ежели б кто из Треверров…

— Ты потише ори-то, дурень. Вон младший барчук стоит, уши растопырил, не дай Сущие, услышит. Пряжку-то затягивай на четыре дырочки, силенок что ль не хватает, на четыре дырочки затянуть?.. Эва! Ну-ка поспеши, смотри, кто идет… Доброго утреца, господин дознаватель! Готова ваша лошадка, господин дознаватель, и сумы приторочены, все как велено, как приказано. Вот и вторую выводят, господин дознаватель, для слуги для вашего…

Получается, я ошибся? Подставил Имори, как всегда, ни в чем не повинного… это уже становится традицией — чуть что, Имори в темную сажать… Что я не учел? Где ошибся? Что же так звоночек трезвонит, колокольчик в мозгах… чертова интуиция… или паранойя?

— Рейгред.

Дознаватель кивком подозвал меня к себе. Я неохотно приблизился.

— Не знал, что ты так рано встаешь. Плохо спал?

Я вяло огрызнулся:

— Вы тоже, господин Палахар, сегодня в постели не залежались.

— Мало того. Я уезжаю. Твою дагу я отдал господину Мельхиору. Думаю, ты можешь попросить ее обратно, вряд ли она понадобится твоему деду в качестве улики.