Деньги

— Это очень интересно! — говорила толстая армянка, смотря на привезённых в лорнет. — У них совершенно испорчено всё платье; посмотрите, точно оно выстирано и не выглажено. Очень интересно.

Худой, мрачного вида старик в позеленевшем от времени подряснике, недружелюбно посмотрел на толстую армянку.

— Собрали бы что на недостаточную-то братию, — сказал он ей. — Ограбили нищих-то.

Товарищ прокурора неожиданно вынул трехрублевую бумажку.

— Вот, пожалуйста, раздайте, — сказал он.

— Ах, и от меня дайте им рубль, — сказала армянка. — Я так хочу выразить им сочувствие.

Тотти отвела Ивана Михайловича в сторону.

— Да, — заговорила она, — вы мне дадите денег. Я отдам вам потом. Нужно им непременно дать…

— Хорошо, хорошо: я распоряжусь, — конфузливо заговорил он. — Вы не беспокойтесь. Вы узнайте только, кто больше потерпел…

— После обеда приедет доктор для выдачи карантинных свидетельств, — объявил помощник капитана. — Завтра с рассветом мы тронемся.

— Наконец! — сказал Анатолий Павлович. — И всё-таки надо разъяснить этот инцидент. Нас в карантине не могли задержать. Существует, оказывается, договор, по которому карантины между Турцией и нами уничтожены.

— А какая будет польза от этого разъяснения? — спросил, смеясь, капитан. — Вот приедет доктор: спросите-ка у него. Мы здесь десятый год плаваем, и никакого толку не можем добиться, когда поднимается разговор о международных правах. Единственное право, которое признают турки, — деньги. Они берут деньги со всех, с кого можно, — возьмут и с нас. А что касается порчи платьев, это ещё с полгоря. Испортить можно вот такое пальтецо на шёлку, как у прокурора, а их лохмотья от препариванья только чище будут. Складочки отойдут со временем: ещё они же должны быть благодарны, что всё зверьё их передохнет.

И он равнодушно посмотрел на привезённую партию, таким же взглядом, каким смотрел на коров и баранов, грузившихся на пароход, и пошёл к себе справлять поздний завтрак.

Опять пассажиры разбрелись. Опять сели за винт, принялись за книги. Бухгалтер с упорством высиживал своё стихотворение. Он всё не был им доволен, хотя не без пафоса прочёл его двум-трём пассажирам.

— Вы, пожалуйста, замечания делайте, замечания, — говорил он и декламировал несколько в нос и нараспев:

Двурогий серп сверкает над водами,
Чернеют башни старых батарей:
Они хранят ключи от двух морей,
Они хранят пролив между морями.

Блеснул огонь. То огненный привет
Нам пушка шлёт… Мы ждать должны денницы.
Под жерлами таинственной бойницы
Мы ждать должны с смирением рассвет.

И с гневным рёвом стонут якоря,
В зыбучие опущенные волны;
Как духи тьмы во мраке реют чёлны,
И далека желанная заря…

По берегам затеплились огни,
Светясь сквозь дымку голубую ночи:
Как филина таинственные очи,
Следят во тьме врагов они…

— Ну, а конца я ещё не написал…

Товарищ прокурора тоже случайно услышал стихи, и сказал:

— Я в поэзии очень мало понимаю толка. Но скажу, что надо говорить «со смирением», а не «с смирением».

Бухгалтер обиделся.

— Я собственно — дилетант, — проговорил он, — и нисколько не претендую на звание поэта. И хотя печатаюсь, но гонорара не беру.

— Отчего же? — удивился Анатолий Павлович. — Каждый труд должен быть оплачен.

— Поэзия — не труд, — сказал строго Алексей Иванович, — и оплачена быть не может.

— Невесомых материй не признаю, — засмеялся товарищ прокурора, — и полагаю, что как бы тонка и возвышенна поэзия ни была, но может быть взвешена и оценена.

— Это с точки зрения слепой Фемиды, — злобно заметил Алексей Иванович. — У неё в руке и весы для этого имеются.

— А с бухгалтерской это величина несоизмеримая? — с гримасой спросил Анатолий Павлович.

— Не столько с бухгалтерской, сколько с моей, — вспыхнув проговорил Перепелицын. — И я считаю, что вообще писатели не должны брать деньги за свои вещи. Продавать свою душу нельзя, потому что душа — предмет непродажный. Но не будем лучше об этом говорить.

Товарищ прокурора пожал плечами и сказал:

— Что ж, не будем: мне всё равно.

VII

Карантинный доктор появился на пароходе настолько внезапно, нежданно, что появление его было почти сверхъестественно. Точно он спустился, подобно чайке, прямо с неба на палубу. Никакой шлюпки нигде видно не было, и не будь он так велик и толст, можно было бы подумать, что его привезли случайно, ещё перед обедом, вместе с пассажирами третьеклассниками, — а только никто не заметил ни его, ни его портфеля.