Деньги

Две американки на выданье, видя, что я грустен и одинок, берут меня в осаду. Я яростно сопротивляюсь, и вот в ночь на девятое октября, когда мы втроем ужинаем, мне сообщают, что какой-то сумасшедший доктор просит меня к телефону.

— Кто?

— Доктор Фу.

Это по меньшей мере любопытно.

— Переключите вызов на мой телефон.

Уже в номере, при закрытых дверях, после обычных переключений дежурной телефонистки и едва сняв трубку я слышу холодящий кровь вопль. Затем доносятся крики о помощи, автоматные очереди и, наконец, предсмертные хрипы умирающего.

А после насмешливый голос:

— У телефона дьявольский доктор Фу Манчу и его гнусный компаньон и кузен. Как поживает достойный почтения длагоценный длуг Фланц?

От бессильной ярости я закрываю глаза. Будь они под рукой, я бы тотчас же их задушил.

— Банда ублюдков, вы не могли позвонить раньше?

— Мы в Сан-Франциско и все это время искали квартиру. Кажется, у тебя есть немного денег для нас.

Десятого октября я в Нью-Йорке и сижу напротив Марка Лаватера.

— Ты загорел.

— Мне больше нечего было делать.

Мы укрылись в небольшом итальянском ресторанчике, где подают отвратительную пиццу. «Пятнадцать лет назад здесь все было просто замечательно, — говорит Марк, чтобы извиниться. — Ты должен чаще приезжать в Нью-Йорк».

— И как те интересные люди, с которыми ты встречался?

— Держат рот на замке. Это конфиденциальная и совершенно секретная информация. Помимо директора ЦРУ, о ней знают только Time Magazine, Washington Post и две или три сотни журналистов. Они дают от силы год режиму Альенде. И, как было сказано, для его свержения они воспользуются забастовкой грузоперевозчиков. Твоя сумасшедшая идея обретает форму.

— Кто «они»?

— Почитай газеты: ЦРУ, Ай-Ти-Ти, мафия, все на свете, целый раут. И так далее и тому подобное.

— Не корчи из себя клоуна, Марк.

— Я не корчу клоуна, и у меня нет ни малейшего желания шутить. Меня скорее тошнит, и вовсе не от этой пиццы. Меня тошнит от всего, что произойдет в Чили, вот почему. Не поискать ли нам другой ресторан?

— Я повязан Заррой по рукам и ногам, теперь поздно давать задний ход. С этими парнями такое не пройдет.

— А зачем отказываться? Даже если у тебя есть такая возможность? Нет смысла. Ты пользуешься ситуацией, сам не создавая ее. Без тебя все произошло бы точно так же. Ладно, давай убираться отсюда, меня действительно тошнит.

Его «чертовски приятный итальянский ресторанчик» находится рядом со Statler Hilton. Мы проходим через вестибюль отеля, выходим на Мэдисон-сквер, где конный полицейский внимательно следит за выходом зрителей после какого-то матча. Не знаю какого. Мы с Марком идем пешком в направлении Таймс-сквер по тротуарам, которые опасно пустеют. И тут Марк застает меня врасплох неожиданным вопросом:

— Почему ты на ней не женишься?

Должно быть, у меня оторопевший вид:

— На ком?

— На Катрин Варль.

— Не знал, что ты с ней знаком.

— Я видел вас вдвоем в ночном клубе Régine. Оказывается, я знаю ее мать.

Улицы Манхэттена совсем пустые, за исключением нескольких групп хиппи и чернокожих. Чувство небезопасности. Нам надо было взять такси.

— Марк, я не могу жениться на ней просто потому, что она этого не хочет. Не сейчас, сказала она. Она говорит, что мы поженимся, когда я закончу бежать… после моего бега.

Мы добрались до Таймс-сквер, где относительно оживленно, и, не советуясь друг с другом, как бы играя, кто уступит первый, шагаем до Saint Regis. Странный город, где ходить по улицам после восьми часов вечера становится рискованной затеей.

Днем позже я вылетаю в Сан-Франциско.

В аэропорту Сан-Франциско вижу полицейского ростом в два с половиной метра и рядом с ним две огромные сардельки в широченных китель-френчах Мао, в пунцовых конических шапках и с длинными, до самой земли, косичками. И эти, будто накачанные гелием, сардельки бросаются мне в ноги, обхватывают колени, падают ниц, целуют мои ноги и руки, что-то вопят в возбужденной молитве, которая граничит с безумием. Они выглядят как шпионы из Пекина и носят огромные темные очки. Полицейский ростом в два с половиной метра смотрит на меня странным взглядом.

— Ваши друзья?

— Я их воспитывал. Из моих рук они получили первый кусочек сахара. Ко мне! К ноге!

Мы втроем выходим из здания аэропорта и садимся в «роллс-ройс». Я спрашиваю:

— К чему надо было устраивать весь этот цирк?

— Несчастные Ли и Лю нежно пливетствуют Фланца и говолят ему добло пожаловать в Сан-Флансиско, — говорит Ли (или Лю).

— Нам очень хотелось увидеть твою физиономию на прошлой неделе, когда мы звонили тебе в Нассау, — добавил Лю (или Ли).