Деньги дороже крови

Мы спустились по лестнице, затем пошли по коридору первого этажа. Вошли на кухню. Помниться, однажды Фрадков меня здесь чем-то потчевал. Хозяин дома подошел к стене, нажал на кнопку, и панель бесшумно отъехала, обнажив проход.

– Нам туда, – сказал он.

– Идите, а я уж так и быть окажу вам честь и последую за вами, – сказал я.

Мы оказались в темном и узком проходе. Его ширина была меньше, чем размах моих рук. Пахло чем-то неприятным, затхлым. Я вспомнил, что именно такой запах я ощущал, когда тут находился. Бедная Марина, привыкшая к ароматам самых изысканных духов, можно себе представить, какие муки она тут претерпевает.

Внезапно Фрадков остановился, и я налетел на него, Будь он порасторопней, то вполне мог бы выбить пистолет из моих рук. Но он и не помышлял о сопротивление.

Он стал шарить по стене и внезапно верху зажглась лампочка. Она была слабенькая, но в ее свете я мог заметить, что перед нами находится обитая железом дверь. Фрадков достал из кармана ключ и отпер ее. Затем посмотрел на меня.

– Идите в камеру, – приказал я им.

Кириков покорно шагнул за ее порог, зато его компаньон явно не желал становиться узником. Пришлось довольно чувствительно ткнуть пистолетом в его жирный бок.

Вслед за ними я вошел в камеру. В любой тюрьме есть минимальный набор мебели, тут же не было абсолютно ничего. Даже табуретки. Царегородцева сидела прямо на бетонном полу. Я быстро окинул ее взглядом и к своему огромному облегчению не заметил ни на лице. ни на теле никаких повреждений. По крайней мере ее не били и не пытали.

Несколько секунд она не без изумления смотрела на эту странную картину, не совсем понимая, что все-таки происходит. Затем вскочила и бросилась ко мне.

– Как замечательно, что ты появился здесь, – впервые обратилась она ко мне на «ты». – А я уже думала, что никогда не выберусь из этого каменного мешка.

– И не выберетесь, – вдруг злобно прошипел Фрадков. – Живыми вас отсюда не выпустят.

Я подумал, что это даже очень возможный вариант.

– Поживем, увидим, – сказал я. – А пока есть смысл кое о чем побеседовать. – Я достал из кармана миниатюрный диктофон, который, на всякий случай, всегда носил с собой. – Будем все ваши чистосердечные признания записывать вот на эту штуку. Я не собираюсь вас долго допрашивать. Этим приятным делом пусть займутся люди, получающие за это зарплату. Но кое что я хочу, чтобы вы сейчас сказали. Меня в первую очередь волнует смерть Алексея Подымова. Кто из вас отдал приказ на его уничтожение?

Однако никто не спешил с чистосердечными признаниями, и Кириков и Фрадков молчали.

– Ну, хорошо, вижу вам нужно помочь. Мне известно, кто отдал приказ убить Подымова, а затем и Семеняку. Но мне нужно, чтобы на пленке был бы запечатлен голос виновного. Если вы не начнете отвечать, то я прострелю каждому колено. Это будет жутко больно. Уж лучше сразу расстрел. Не делайте из себя калек.

– Хорошо, мы скажем, – проговорил Кириков.

– Нет! – завопил Фрадков. – Ты что не понимаешь, чем это нам грозит.

– А быть простреленным лучше? – напомнил я им об альтернативе. – Михаил Маркович, колитесь, я уже близок к тому, чтобы потерять терпение.

– Миша, – с какой-то покорностью судьбе проговорил Кириков, – я тебя предупреждал, что однажды все это кончится чем-то подобным. У нас нет выбора. Я все расскажу.

– Нет, мне нужны его признания, – кивнул я на Фрадкова. – Считаю до трех: либо вы начинаете говорить, либо я начинаю стрелять. – Я прицелился в коленку Фрадкова. – Стреляю.

Его глаза до краев наполнились ужасом, как ведро дождевой водой.

– Не стреляйте! – завопил он. – Я все скажу. Я приказал убить этого Подымова.

– Так признания не делают. Я такой-то такой-то, приказал тому-то сделать то-то. Понятно. Говорите, аппаратура включена.

– Я, Фрадков Михаил Маркович, приказал начальнику службы безопасности Костомарову Виктору Павловичу убить журналиста Алексея Подымова.

– Это уже лучше. А теперь про второе убийство – Семеняка. Текст тот же самый.

– Я, Фрадков Михаил Маркович, отдал приказ Костомарову Виктору Павловичу убить Семеняку Александра Тихоновича.

– Отлично. На пожизненное заключение эти признания, думаю, тянут. – Я посмотрел на Кирикова. – А какая ваша роль в этом злодеяние?

– Скорей всего вы мне не поверите, но я был против. Правда, не настоял на своем. Я знал, что этим все и кончится. Мы слишком далеко зашли. Когда мы начинали свой бизнес, то все использовали криминал. Но затем мы так к этому привыкли, что когда наше дело выросло, то не сумели остановиться. Я не раз хотел с этим покончить, но всегда почему-то возникло какое-то обстоятельство, которое разрушало это намерение. Я даже не знаю, почему?

– Потому что таким образом было удобней решать проблемы, – заметил я. – И, кроме того, глубоко в его подсознание, – кивнул я на Фрадкова, – сидит отпетый уголовник. Я так полагаю, что это и есть его подлинная натура.

– Все как-то смешалось, – грустно произнес Кириков. – Иногда сам создашь круг, а потом не можешь его разорвать.

Мне стало жалко его. У этого человека были хороши задатки. Да только он сам их и сгубил.