Дэниел Мартин

Как-то раз, мы ещё сидели за столом, пили чай — в конце обеда на столе всегда появлялся чайник, — в дверях возник мой ненавистный соперник. Я знал, что он должен прийти: прошлой зимой, на склоне холма за фермой, ветер повалил огромный бук, и надо было двуручной пилой распилить ветви на такие куски, чтобы можно было стащить их вниз и пустить под циркулярку, стоявшую на дворе. Билл обещал помочь, как только выдастся свободное от работы на отцовской ферме время. Это был крупный для своих семнадцати лет парень; мне он показался ужасно нескладным, грубым, совсем не таким, как Риды; он вовсе не соответствовал моему представлению о печально прославившихся уже тогда ребятах из английских классических школ. Он неловко поклонился старику, потом миссис Рид и близняшкам. «Привет, Нэнси». Когда он взглянул на неё, в глазах его блеснул огонёк. Нас познакомили, и он сжал мою руку словно клещами. Он выпил чаю, прежде чем мы принялись за дело. Посплетничал о делах на ферме, сообщил о том, когда они собираются начать жатву, спросил о здоровье мистера Рида «там, наверху». Прямо к Нэнси он не обращался, только поглядывал в её сторону, и каждый раз — этот огонёк в глазах. К тому же меня он совершенно игнорировал. Я не мог отгадать, что думает Нэнси, гордится ли им или ей кажется, что он слишком много болтает. Сам я и правда считал, что он слишком много болтает, и горько завидовал его лёгкости в общении, умелости, его принадлежности к одной с ними почве.

Через час я уже не просто завидовал — я люто ненавидел каждый дюйм его крепкого тела. Во время обеда я глупейшим образом представлял себе, что вторая половина дня окажется — в смысле ожидавшей меня работы — весёлым и лёгким времяпрепровождением. Но это было до того, как мы с Биллом принялись отпиливать от ствола ветви и сучья на глазах у близняшек, поджидавших с трактором и цепями — оттаскивать распиленные куски вниз. Разумеется, парень был по-крестьянски хитёр: Нэнси тоже стояла поблизости, наблюдая, и деревенский обычай, независимо от того, почувствовал ли он, что между нами что-то происходит, или нет, просто обязывал его превратить нашу работу в состязание в силе. Он установил пилу поперёк первого сука, будто не сомневался, что я, как и он, знаю, как ею пользоваться: это дало ему возможность, после первых же двух-трёх движений взад-вперёд, остановиться и начать долго и подробно объяснять мне, как надо стоять и как держать пилу. Но как только мы взялись пилить, он и не думал останавливаться. Через пару минут я почувствовал, что у меня от боли и усталости вот-вот отвалятся руки, а мы и до половины ещё не дошли. Я всё слабее и слабее двигал пилу в его сторону и наконец совсем остановился.

— Для тебя слишком быстро, что ли?

— Вовсе нет. Отдышусь немного.

— Покуришь? — Он протянул мне пачку «Вудбайнз».

— Спасибо, нет.

Он закурил сигарету, подмигнул в ту сторону, где, позади меня, стояла Нэнси, поплевал на ладони и снова взялся за ручку этой чёртовой пилы. Немного погодя он уже держал ручку пилы одной рукой и, покуривая сигарету, работал гораздо медленнее, но всем своим видом ясно показывал, чья в этом вина. Билл так явно старался всячески меня унизить, что придал мне сил, да, к счастью, там надо было не только пилить: очищенные от веток сучья надо было приподнять рычагом, откатить на гужевую дорогу, где ждал трактор, и обвязать цепями, чтобы их можно было увезти. Он был силён как бык — тут приходится отдать ему должное. Впервые я увидел, что близняшки вовсе не такие сильные. Через какое-то время пилить мне стало легче, хоть и не менее изнурительно, но он был немилосерден; возможно, в его стремлении изобразить меня этаким слабосильным неумехой сказывалась давняя неприязнь тех, кто ходит в часовню, к тем, кто посещает церковь. Потом, уже под конец целого дня мучений, я самостоятельно откатил не самый большой сук на дорогу… Билл стоял там рядом с Нэнси, наблюдая, как у меня получается.

— Слышь, Дэнни, — он с самого обеда называл меня ненавистным мне именем, совершая ещё одно непростительное преступление, — повороти-ка его задом наперёд. Я ж тебе уже сто раз говорил. Цепляться ж будет.

Нэнси резко отвернулась. Мотор трактора работал, так что мне не слышно было, что она сказала, но я видел, как он шагнул к ней и положил ей на плечо руку, но она так же резко её сбросила. В тот момент я не придал этому большого значения, только ещё сильнее обозлился из-за того, что она испытывает ко мне жалость. Билл всё ещё оставался на ферме, когда я отправился домой, и я понял, что его пригласили поужинать с ними. Даже близняшки понимали, что работа в этот день была особенно тяжёлой, и специально подошли, чтобы сказать спасибо. А Нэнси на меня даже не взглянула. Исчезла с глаз, когда я прощался. Я ехал на велосипеде домой, испытывая боль во всём теле, униженный и злой на весь мир.