Дэниел Мартин

Он подумал — интересно, а что творится в её голове на самом деле, как теория и интеллект соотносятся с ситуацией, на которую ни один политический строй явно не может дать ответа? Или она опять играет в вежливость, скрывая под туристским интересом своё истинное отношение — тайное возмущение? А она спросила о том, как прошёл его день, и Дэн так и остался в недоумении. Вскоре Джейн ушла — готовиться к званому обеду.

Хотя на обеде действительно присутствовали двое друзей Ассада из мира кино, опасения Дэна, что у него будут выпрашивать работу, не оправдались, и вечер оказался на удивление удачным. Квартира — не очень большая — была обставлена в смешанном стиле, Европа здесь искусно сочеталась с Востоком, что создавало весьма приятное впечатление. Жена Ассада, ливанка, чуть полноватая, но сохранившая привлекательность женщина лет под сорок, была одной из самых известных в арабском мире переводчиц с французского. По словам Джейн, по-французски она говорила безупречно, но вот английским владела гораздо хуже, чем муж. Их познакомили с остальными гостями. Кроме двух киношников с жёнами присутствовала ещё одна пара — египетский романист (он писал ещё и сценарии) с женой-турчанкой и двое одиноких мужчин. Один — профессор истории в каирском Американском университете, о котором Ассад с улыбкой сказал: «Приходится его терпеть, ведь он знает об исламе больше, чем любой из нас». А в ходе вечера Дэну пришлось убедиться, что он к тому же знает ещё и всё о китченеровском периоде истории Египта. Профессор оказался техасцем, правда, совершенно нетипичным: техасское происхождение сказывалось только в его протяжной манере говорить; он был так же ироничен, как Ассад, коллекционировал исламскую керамику и с воинственным безразличием относился к античной культуре. Вторым одиноким гостем был обещанный драматург-сатирик, Ахмед Сабри.

Он, единственный из всех, не счёл нужным явиться в вечернем костюме; крупный, похожий на тюленя человек с маловыразительным, жёстким лицом и печальным взглядом припухших глаз, он сразу же напомнил Дэну помолодевшего и несколько пожелтевшего Вальтера Маттхау343. На нём была старая куртка и чёрный, с открытым воротом джемпер: сразу можно было догадаться, что перед тобой — прирождённый анархист, хотя до обеда он почти ни слова не проронил. Ассад извинился перед Дэном — ведь еда снова была ливанская; но обед был просто великолепен: бесчисленные маленькие блюда, пикантные закуски и лакомства заполняли круглый медный стол. Неформальность обстановки вполне соответствовала той мешанине из разных биографий и национальностей, которую представляла собой эта компания. Гости разошлись по разным углам комнаты свободным группками, разговоры шли на трёх великих языках Леванта344 — английском, французском, арабском.

На противоположной стороне комнаты Дэн видел Джейн, разговаривавшую с миссис Ассад и одной из киношных пар. Джейн была в чёрном, очень простом платье с высокой талией и довольно глубоким вырезом, на обнажённой шее — кулон с камеей; этот наряд делал её похожей на Джейн Остен позднего периода творчества. Дэн даже решился поддразнить её по этому поводу: наряд был явно куплен в последний момент перед отъездом, так что у него был повод сообщить ей, что она не так уж плохо одета для человека, не взявшего с собой «чего-нибудь понаряднее». Сам Дэн сидел между романистом и Ахмедом Сабри. Перед обедом Ассад совершенно по-мальчишечьи похвастался ему своим «главным сокровищем» — фотографией в рамке, где он, значительно более молодой и худощавый, но уже начинающий лысеть, запечатлён рядом с Бернардом Шоу. Ассад тогда работал в Англии на съёмках одного из фильмов Паскаля по пьесам Шоу, и старый писатель однажды приехал посмотреть, как идут съёмки. Под снимком была размашистая подпись Шоу.

Несмотря на то что по-английски Сабри говорил очень неровно и так многословно, что порой его трудно было понять, выяснилось — как только он сбросил надетую поначалу маску отрешённости, — что он большой поклонник Шоу; правда, как это обычно бывает с иностранцами, он совершенно не знал, как теперь относятся к умершему кумиру на родине (мол, человек был явно неглупый, но с чуть слишком раздутой репутацией). Очень скоро разговор зашёл о политике: Насер, Садат, экономические проблемы Египта, «величайшая глупость» со строительством Асуанской плотины, дилеммы арабского социализма.