Дэниел Мартин

Дэн вернулся к сценарию. Индийские эпизоды постепенно принимали нужную форму, подпитывая друг друга. Потом вдруг зажила собственной жизнью целая страница диалога: её будет легко сыграть. Он съел сандвичи, принесённые Фиби, и решил устроить передышку. Включил музыку: Моцарт, Симфония № 40, соль-минор — и сел в кресло; слушал, курил, глядел в окно. Дождь полил снова. Дэн подошёл к окну, смотрел на дождевые ручьи, несущиеся по въездной аллее, на россыпь подснежников у двух древних камней в форме стога по краям дорожки, ведущей к крыльцу. Музыка за его спиной… он чувствовал, как его заливает нежданная волна счастья, ощущения полноты жизни, плодородия, словно он обогнал стоящее на дворе время года и перенёсся на два месяца вперёд, в самый разгар весны. Семя набухло и готово было прорасти, щёлка в двери расширилась на целый сантиметр… и всё же он чувствовал, что это — чистой воды эгоизм и оптимизм его неоправдан. Возможно, всё это шло от простоты его детства. Ему необходима была сложность, большие обещания, бесконечно разветвляющиеся дороги; и вот сейчас, в этот миг, он просто почувствовал, что всё это у него есть. И как в солнечной, золотисто-зелёной музыке, безмятежно льющейся позади него, за её гармоничностью и лёгкостью укрывались тёмные тени, точно так же и в счастье Дэна скрывалась и печаль: он был счастлив потому, что он, по сути своей, отшельник, а это не могло не калечить душу.

Во время работы над сценарием, не только когда он изучал жизнь Китченера, но и тогда, когда исследовал биографии людей, тесно с ним связанных, Дэну часто приходило в голову, что то, что они ощущали себя британцами, их одержимость чувством патриотизма, долга, судьбами родины, их готовность пожертвовать собственной природой, собственными склонностями (но ни в коем случае не собственными амбициями!) ради системы, ради квазимифической цели, были ему абсолютно чужды, хотя он вроде бы и сам выступал в роли мифотворца. Империя была тяжкой болезнью… aut Caesar, aut nullus315; да к тому же явлением совершенно не английским. Весь девятнадцатый век был болезнью, великим заблуждением, называемым «Британия». Истинная Англия — это свобода быть самим собой, плыть по течению или лететь по ветру, словно спора, ни к чему не привязываясь надолго, кроме этой свободы движения. Дэн — один из тех немногих, кому повезло с возможностью почти буквально пользоваться этой свободой: жить там, где хочется, и так, как хочется… отсюда и типичные национальные черты: развивающийся внутренний мир и внешний, застывший в неподвижности лик, ревниво этот мир охраняющий. Это англичанство было свойственно — если судить в ретроспективе — уже архетипу красно-бело-голубого британца, каким и являлся Китченер. Его собственный лик мог казаться воплощением британского патриотизма и Британской империи, но в душе его творилось иное, она была полна хитрости и коварства, подчинена тирании его личного мифа гораздо более, чем мифа национального, который он якобы пытался воплотить в реальность.

Не быть конформистом… любой ценой, только не быть конформистом: вот почему непонятным и неверным, скорее биологически, чем политически, было решение Джейн обратиться к марксизму.

Началась последняя часть, правда, Дэн перестал слышать музыку, разве что подсознательно… да и вообще ничего не слышал. И вдруг до него донёсся голос Фиби: опять телефон. Он взглянул на часы; это мог быть заказанный им разговор с Калифорнией… но до этого разговора оставался ещё целый час; а Фиби, увидев его, сказала — это миссис Мэллори. Спустившись вниз, он помешкал немного, набрал в лёгкие воздуха и сказал:

— Привет, Джейн. Нормально доехала?

— Да, Дэн. Спасибо. — И, чуть поколебавшись, спросила: — Я так понимаю, что Роз успела с тобой поговорить?

— Она говорит, теперь нас трое против одного.

— Я чувствую, что стала жертвой грозного заговора.

— Не жертвой. Благополучателем. Так поедешь?

— Только если ты абсолютно уверен, что тебя не пугает самая мысль об этом.

— Тогда я не стал бы этого предлагать.

— Так ты уверен?

— Это будет чудесно. Уверен, тебе понравится.

— Тогда я с удовольствием поеду. Если можно.

— Вот теперь я чувствую, что и вправду прощён.

Минута. Другая. Она ничего не говорит. Он ждёт.

— Прощение ты получил много лет назад, Дэн.

— Ну хотя бы символически.

Он сразу же заговорил быстро, деловым тоном, о том, что из Луксора есть круиз по Нилу, который начинается в следующий четверг, и что он хотел бы попасть в Каир в тот же день. Она немного испугалась, будто такие далёкие путешествия всё ещё требовали по-викториански тщательной подготовки. Но Дэн заверил её, что все билеты будут заказаны, что эти круизы вовсе не светского характера и не требуют какой-то особенно модной одежды. Если она сможет попасть в Лондон в понедельник, они займутся визами. Он ожидал, что она снова испугается — не слишком ли дорого всё получится, но, странным образом, она об этом даже не спросила… а может быть, уже выяснила детали в каком-нибудь местном туристическом агентстве и пришла к выводу, что может позволить себе такие траты.