Денис Бушуев

– Ага.

– С кем же?

– А на Троицу, возле школы… с карнахинскими.

– Ах, так и ты в сем Аустерлицком сражении участвовал? – засмеялся Белецкий, сверкая золотым зубом. Улыбнулась и Анна Сергеевна. – Слышал я про это, слышал. Кому еще попало?

– Многим.

– Хочешь чаю, Денис? – предложила Анна Сергеевна.

– Нет, спасибо.

– Почему же?

– Мне идти надо за паклей для дедушки.

– Успеешь. Выпей чашку… На, держи.

Денис осторожно вылил чай в блюдце, долго дул на ароматную темную жидкость и двумя руками поднес блюдце ко рту.

– Читаешь? – спросил Белецкий.

– Читаю.

Стихи пишешь?

– Пишу… иногда.

– Пиши больше, Денис.

Белецкий любил Дениса и считал его способным человеком. Однажды, на рыбной ловле, он услышал от Дениса стихи собственного сочинения, которые очень заинтересовали его. Стихи были еще слабые, ученические, но Белецкий, любивший и понимавший литературу, уловил в них «нечто», что заставило его присмотреться к Денису внимательнее и даже изречь, что «в бурлачонке есть искра Божия». С этого дня он надавал Денису кучу книг и строго следил за тем, чтобы все они были прочитаны.

Солнце совсем скрылось за лесом, и от реки потянуло свежим ветерком. Полоснули потемневшее небо стремительные чирки. Над водой заплавал белесый туман. Вприпрыжку, заливаясь смехом и размахивая полотенцами, прибежали с Волги Женя и Варя. Поздоровались с Денисом, наскоро чмокнули губами лбы родителей, продрогшие сели за стол и, обжигаясь, принялись пить горячий чай.

– Накупались до полусмерти! – качала головой Анна Сергеевна. – Ну разве так можно? Губы синие, носы синие, вместо рук – какие-то гусиные лапы…

– И ничего мы, мамочка, не замерзли… просто так, – отвечала младшая дочь Варя, стуча зубами по краю чашки. Худенькая, веснушчатая, с прямыми длинными ресницами вокруг влажных, по-детски синих глаз, она казалась моложе своих четырнадцати лет.

Старшая, Женя, была совсем взрослой девушкой с огромной черной косой и полной красивой грудью. Она в этом году кончила девятый класс и собиралась поступить в Московский университет на биохимический факультет.

– Вот простудитесь, тогда возись с вами, – ворчала мать.

– Да, новости! – вспомнила вдруг Женя. – Мустафу Ахтырова зарубили недавно топором. Нам Финочка Колосова сказала…

– Кто это Мустафа Ахтыров? – морща лоб, спросил Белецкий.

– А помнишь, папочка, мы ездили с тобой в прошлом году в Татарскую слободу и заходили в кооператив купить ниток для мамы. Так вот этот приказчик, черный такой… в феске. Помнишь? – залпом выпалила Варя, боясь, что не она первая, а Женя напомнит родителям, кто такой Мустафа Ахтыров.

– А-а-а… помню. Как же, очень хорошо помню… Кто же его убил и за что?

– Неизвестно. Следствие еще не закончено, – ответила Женя, облизывая ложку с вареньем.

Денис заерзал на стуле, встал, комкая в руках серую кепку. Ему неприятно было слышать разговор об убийстве.

– Спасибо. Мне идти надо.

– Что так скоро? – удивленно спросил Белецкий. – Нет, ты еще посиди маленько. Я хочу у тебя кое-что спросить. Какие ты, например, книжки за зиму прочитал?

Динис сразу оживился и даже снова сел.

– Много.

– Перечисли.

– Так… значит, «Домби и сын», потом – «Я люблю».

– Стой! – оборвал его Белецкий. – А кто автор «Домби и сына»?

Денис задумался.

– Нет, не помню, – решил он наконец.

– А я знаю! – подхватила Варя. – Это Чарльза Диккенса.

– Правильно! – одобрил отец. – Дальше! Какую вторую ты назвал? Только когда говоришь названье книги, то всегда говори и фамилию автора… Так как там?

– «Я люблю». Кажется, этого… как его… Авдеенко.

Белецкий поджал губы.

– Не знаю. Не читал. Вы, девочки, читали?

– Я читала, – кивнула головой Женя, – странная вещь. Как будто бы и ничего написана, и язык хороший, и образы запоминаются, но чего-то не хватает.

– Он что – современник? – спросил Белецкий.

– Да, конечно. Бывший беспризорник, между прочим.

Денис жадно прислушивался к разговору дочери с отцом. Кое-что ему было непонятно, а спросить он постеснялся. Что такое, например, «образы»? И решил, что спросит у Белецкого наедине.

– Хорошо, дальше. Что еще ты читал?

Денис стал перечислять длинный ряд книг, прочитанных им за зиму. Тут были: Майн Рид, Гюго, Бунин, Катаев, Шолохов, Киплинг, Есенин, Маяковский…

– Скажи, Денис, а кто тебе больше понравился, Есенин или Маяковский?

– Есенин.

– Почему?

– У Есенина все красиво… понятно, а Маяковский… он совсем непонятный, рубит как-то… а что к чему – не разберешь.

– Ну, ты еще не дорос, очевидно, до Маяковского. Маяковский – большой, очень большой поэт. Запомни это. Вот ты подрастешь, научишься понимать его и тогда согласишься со мной.

– А мне, папа, он тоже не нравится, – заметила Женя.

– Значит, и ты ничего не понимаешь.

– А мне он просто чужд и неприятен, – вставила Анна Сергеевна.

– Неприятен? – оживился Белецкий, поворачиваясь к жене. – Чем же он неприятен?

– Ты сам великолепно знаешь чем. Ну хотя бы вот этой строчкой: «Делайте жизнь с Феликса Дзержинского…» Нашел тоже пример, с кого делать жизнь. Назвал бы, скажем, Ломоносова, Менделеева, Эдиссона, Пржевальского, а то… заплечного мастера.