Депрессия. Торг. Писательство

– Дружба – это взаимовыручка, – постоянно повторяла Стелла. Мало-помалу она стала единственной, с кем он общался по-человечески. На остальных он привык смотреть ее глазами – как на мелких служек. Козявок и пакостников.

Он пропустил момент, когда у нее появились знакомые куда старше ее самой, когда она перестала интересоваться его мнением, когда забыла, что он тоже человек. Как-то Стелла велела: сегодня физику сам, я не успеваю, – и убежала, подкрасив ресницы и надев туфли на каблуке.

Он посмотрел в зеркало – голенастый, безлико подстриженный, в старой растянутой футболке – и понял, что время упущено: от Стеллы уже не убежать. Спустя столько лет слишком больно было бы рвать их связь. Это был уже не сверкающий мыльный пузырь, это была надувшаяся мозоль, полная желтоватого гноя.

Стеллу недолюбливали за прямоту и жесткость – но ей подчинялись. Стеллу терпеть не могли за ее бескомпромиссную справедливость – но всегда признавали ее превосходство. Стеллу ненавидели – но ею восхищались. Она поднималась, и он поднимался вместе с ней, но не рос командиром, а просто тянулся, обвивая плетень. Вырос пустышкой, за спиной и в тени. И, как только Стелла ушла, оказался без опоры.

…Бок котла блестел, ловя блик от луны. Может быть, с внезапной усмешкой подумал он, это и есть то единственное, на что он способен, единственное, чем может быть полезен миру, – оттирать котел. Негусто…

Он уснул, раскинувшись в траве рядом с озером. Ладонь кололи согнувшиеся над водой камыши. В котел залетела мушка и билась, жужжа. Уже во сне он пнул котелок, чтобы муха вылетела. Жужжание смолкло.

* * *

Их отправили на уборку территории, сняв с литературы: в школу приезжала комиссия, а спортивная площадка за столовой после зимы кишела окурками, собачьими минами и пенопластом. Им не дали ни граблей, ни перчаток – просто выгнали на прохладное майское солнце и заставили убирать все это голыми руками. Козявки завозмущались, и Стелла, которая могла бы цыкнуть и заставить всех замолчать, неожиданно приняла их сторону.

– Если мы начнем ругаться сейчас, ничего не добьемся, – сказала она. – Сделаем так. Уберемся. Сфоткаем то, что было, и результат. И напишем официальное заявление об эксплуатации детского труда. После такого никто не посмеет заставлять нас убираться.

Козявки натянули на пальцы рукава и отправились на площадку. Стелла засела за заявление. И все было бы ничего, если бы она не окликнула его в дверях:

– Артем! Останешься. Поможешь с текстом.

Он, сжавшийся от неминуемой встречи с окаменелыми собачьими делами, выдохнул и распрямился. Вернулся в класс, быстро прикрыл дверь и почти не услышал, как козявки хором выпалили:

– Подпевала несчастный!

* * *

Он проснулся от пинка одной из козявок.

Что-то вылетело из него, что-то незримое, как мелкий камешек.

– Где котел? – вопрошала козявка, но он не слышал. Поднялся, чувствуя, как кружится голова. «От голода», – равнодушно подумал он, вспомнив вчерашние остатки каши. Достал телефон проверить, есть ли связь. Связь была, но стоило ли теребить Стеллу на сборах?..

Он нервно, желчно рассмеялся, глядя на козявку и не видя. Сколько можно беспокоиться только о ней, о драгоценной Стелле? Набрал номер, в трубке загудело, сердце заколотилось, подпрыгивая. Выключили ветер, смолкла козявка…

– Алло, – услышал он знакомый, усталый, но веселый и звонкий голос.

Земля повернулась, качнуло на бок, и он ослеп. Секунду лежал, чувствуя, как травинка щекочет нос, а потом ощутил мощный удар сзади. Попытался выпутаться из чего-то черного, скользкого, что накинули сверху…

Кто-то из козявок угодил ботинком поддых; он согнулся. Кто-то заехал в лицо, смазал по уху. И вот тогда снова включили звук, и зазвенело, зашумело, загрохотало вовсю.

Козявки устроили темную. Вот так вот. Пять лет терпели. А теперь – Стелла ушла, и они ощутили силу.

Болели руки, спина, живот; он не чувствовал пальцев, которыми пытался закрыть от ударов лицо. А козявки били и били; и откуда-то, с областного центра, с края вселенной, пробивался через динамик восторженный голос Стеллы:

– Меня пригласили учиться в школу при МГУ, представляешь? Сейчас задержусь, чтобы оформить документы. Я тебе напишу, возьмешь у меня дома что нужно, пришлешь первым классом. В июле приеду за вещами… А потом – Москва! Москва, представляешь?! Что ты там молчишь? Эй! Ау!..

Козявки били и били; Стеллу на таком расстоянии слышал только он.

– Ау, Артем!

Артем. Она называла его по имени пару раз за все их знакомство. Козявки между собой всегда называли только «он».

Он. Эхо. Ничто.

Он дернулся, взвился и замолотил кулаками, не глядя, как и куда бьет. Кто-то закричал. Черное покрывало упало, козявки отхлынули, а он яростно лупил воздух, ничего не видя, наскакивая на цветные пятна, визжа.

– Припадочный! – испуганно донеслось слева, и он прыгнул, повалив кого-то на землю, ударил в нос, хруст, липкая кровь…

– Припадочный! Отцепись от меня!