Депутатский запрос

На втором году жизни в Усть-Дёрже к нам зачастили гости, и как раз те, в которых думы затворника нуждались более всего, — интеллигенты. Право, у меня не было ни малейшего умысла изучать своих гостей, я был рад им, но раз от разу они сами как бы подразделялись на группы, каждая со своими мыслями и своими интересами, и ты, которому приходится выслушивать всех, невольно начинаешь отличать, всматриваться, находить несхожести. Так вот в числе моих гостей были самые, пожалуй, жданные и симпатичные мне председатели колхозов, не менее жданные местные писатели, художники, журналисты, посещали и должностные лица, главным образом районного и областного масштаба, и, наконец, гости столичные. Последние были для меня открытием. Провинциальному газетчику если и приходится общаться со столичной интеллигенцией, то эпизодически, в служебной обстановке или как с земляками, а то и родственниками, а этого все же мало, чтобы составить определенное мнение. К тому же нашему брату провинциалу сильно мешает страсть к подражанию. Это какое-то чуть ли не природное свойство — внимать своему же земляку-столичнику разиня рот, принимать и перенимать на веру и без разбора. Конечно, столичный гость всегда более информирован, всегда несет какую-то новинку, в этом ничего удивительного нет, ведь столица — это мозговой центр, и все же лично мне в своих гостях показалось, что они весьма далеки от истинных забот народных. Наши мысли не сходились по многим и многим вопросам, в первую очередь — деревенским. Помню театрального режиссера, решившего ставить пьесу из деревенской жизни и приехавшего к нам консультироваться. Я пригласил знакомых председателей, и пошел у нас разговор на целый день, в ходе которого я понял, что у творческих работников накрепко засело какое-то литературное представление о деревне и деревенском жителе. Для них была открытием динамичность сельской жизни. Если выразить все их вопросы обобщенно, то они звучали бы так: «Когда же успел мужик?..» Когда успел так образоваться, что может рассуждать о таких материях, как государственная выгода, как проблемы экономики, как падение нравственности?. Слабое знание народной жизни объяснило мне одну, поначалу удивившую меня особенность столичных гостей — пристрастие к родословным. Они непременно осведомятся: а от кого ты род свой ведешь? Ну объяснишь им, мол, от кого же, как не от мужиков, и видишь: вянет их интерес к тебе. А когда представляют тебе нового гостя, обязательно и со значением вставят: «Потомок князей Г…» Так что в крохотной Усть-Дёрже я и на «потомков» нагляделся. Правда, каких-либо особых доблестей не заметил, люди как люди, но упоминание о предках, признаюсь, впечатление производило, по крайней мере поначалу. Во мне как будто вздрагивал некий мужицкий ген и тотчас ставил нас на разные доски, напоминал о дистанции между нами. Позже, когда в числе моих знакомых появятся потомки и князей, и графов, и дворян, я замечу во многих из них две черты: телесную хилость и умственную недалекость — и пойму, что родословные нужны им для престижности, чтобы фамилиями предков подчеркнуть свою значительность. Истинная значительность всегда скромна, пустота же, увы, спесива. Однако я не хочу быть понятым превратно: вот, дескать, как в нем говорит историческая неприязнь мужика к барину, а пора бы уж понять, что время переоценивает ценности. Я чужд сословной ограниченности, но не могу не замечать в надоедливом подчеркивании — потомок такого-то! — желания обособиться в некую касту «породных». Всякое умонастроение имеет свои причины. То, о котором говорю, есть следствие оторванности от народной жизни. Создавая новые человеческие отношения, мы обращаем взоры в прошлое, отыскиваем там полезное для сегодняшней созидательной работы, но, чтобы отличить полезное от бесполезного, надо знать, для кого и зачем отбираешь. Не знаешь — для кого, остается — для себя. Вот и тянешь из сундука бабушкин салоп…

Так обстояло с моими новыми знакомыми. Болея о разном, мы, естественно, не понимали друг друга. Но не все то золото, что блестит. Как раз в лицах неброских, без малейшей позы и саморекламы, я нашел натуры беспокойные и деятельные. Много часов проводил я в деревенской мастерской художника Т. за беседой, и были те часы и отдохновением и душевной зарядкой. Такие люди скромны, и нередко более пробивные оттесняют их от начатого ими дела, бьют в литавры и пожинают лавры. А они, скромные, отходят в сторонку, удовлетворяясь тем, что дело все-таки сделано. Признаюсь, такие люди мне куда более симпатичны, нежели деловые проныры.