Депутатский запрос

И тут что-то из моих глаз пошло в ее глаза, и губы наши одновременно начали раскрываться, потянулись в улыбке, а надо сказать, что весь стол глядел на нас, и эти глазастики настолько чутки к чужому настроению, что тотчас поняли — сейчас будет весело — и залились неудержимым смехом: уж картошку-то от коровы они умели отличить. Смеялись и мы с Асей. Тогда я и услышал впервые, как она смеется.

Вот, собственно, и все, что было тогда. Мы всего лишь весело смеялись. Я написал в Чехов письмо, поставив в адресе «ИТВ», совершенно не зная, что означает эта аббревиатура. В многочисленных переездах я не сохранил Асины письма и не могу привести сейчас их дословно, но помню все, что она писала. ИТВ означало: интернат трудновоспитуемых. Как она туда попала и почему стала трудновоспитуемой? Ася отмалчивалась, прислала только свою фотографию, я глядел на красивую восемнадцатилетнюю девушку, узнавая и не узнавая в ней ту дошкольницу, и думал, что надо бы поехать в Чехов, но кто меня отпустит с занятий, когда на носу госэкзамены, а за ними новое назначение. Наконец, в пятом или шестом письме она все объяснила. Когда меня перевели в редакцию, директором детдома был назначен приехавший откуда-то с юга некто Г., по образованию учитель, но в школе, кажется, так и не работавший. По какому-то недоразумению директора детских домов отнесены были к категории административно-хозяйственных работников, и потому в их число нередко попадали совсем не педагоги. Г. начал искоренять дух дружной единой семьи, а дети в ответ «взбунтовались». Поединок длился несколько месяцев, наробразовское начальство пошло навстречу директору, и наиболее непокорные дети были разосланы по другим детдомам и даже в интернат трудновоспитуемых. Ася попала в число последних. Я стал писать письма воспитателям, объясняя им трудный Асин характер и прося их быть терпеливыми, и они, похоже, поняли меня, потому что Асины письма становились спокойнее, без озлобленности, мир человеческий открывался ей доброй стороной. В июне от нее пришло приглашение на выпускной вечер, Она окончила десятый класс, писала, что очень хотела бы видеть меня, потому что у ее одноклассников есть родители, они приедут и, наверно, заберут к себе, а у нее никогошеньки нет. У нас шли госэкзамены, меня не отпустили, и тогда я письмом обратился через «Известия» к писательнице Татьяне Тэсс. Я набрался нахальства просить ее съездить в Чехов, в ИТВ, на выпускной вечер (это ведь недалеко от Москвы), на худой конец пригласить Асю в редакцию, поговорить и помочь ей устроиться в какую-нибудь девичью бригаду коммунистического труда.

Татьяны Тэсс уже нет в живых, но я храню добрые к ней чувства и сейчас хочу сказать ей спасибо. Она многое сделала для Аси, я узнал об этом позже, когда прочитал ее рассказ в «Известиях», в героине которого ясно угадывалась Ася. Казалось, все хорошо, но вдруг в 1962 году, когда мы формировали редакцию новой, межрайонной газеты, письмо. Паническое. Будто крик утопающего. Ася пошла в армию — тогда набирали девушек, — кажется, связисткой, служила, была довольна, но однажды на какой-то вечеринке, в компании, напилась и ее задержал патруль, ей грозило увольнение, и она с обидой и злостью писала, что теперь ей остается только одно — идти воровать. Письмо мы обсуждали семьей, жена (она воспитывала Асю в дошколятах) говорила, что надо ее пригласить к нам, устроить на работу, без призора она может сбиться с пути. Я думал целую неделю, готов был согласиться с женой, но Ася ведь взрослый человек, ей уже двадцать лет, и не пора ли потребовать с нее. В конце концов я написал ей: «Отвечай за свои поступки сама. Имей мужество нести наказание». Я учил их этому еще малышами. У нас считалось некрасивым выпрашивать прощение, и они, малыши, с достоинством переносили лишение какой-нибудь маленькой радости, вроде купания в озере или прогулки в лес всей группой. А тут раскисла от первого серьезного проступка и готова, видите ли, на воровство, будто иным путем и жить нельзя…

Больше писем от Аси не было. Нет их и до сего дня. И всякий раз, когда вспоминаю ее, болит душа: неужели не поняла, не поверила, обиделась? И казню себя: все-таки надо было протянуть руку, положить на плечо, как тогда, ведь через прикосновение переходит от человека к человеку что-то такое, чего не передать словом.

2 августа 1984 года