Депутатский запрос

Мы приехали в Мышковичи во второй половине дня и не рассчитывали на встречу с председателем: нам сказали, что он в Болгарии и если вернется, то только к концу дня или завтра. Мы представились секретарю парткома, главному агроному хозяйства Николаю Дмитриевичу Ленкевичу. Потом зашел в кабинет председатель профкома, потом директор Дома культуры, еще кто-то, и пошла у нас беседа, одна из тех, какие затевают дотошные корреспонденты: мы спрашивали, нам отвечали. Однако очень скоро интервью превратилось, как бы тут сказать, в коллективное размышление, что ли. Наши вопросы (мы были вдвоем с белорусским писателем Василем Яковенко) растревожили собеседников, и они стали высказывать свои опасения. Вопросы были, так сказать, «семейные», нас заинтересовало, каковы в таком богатом, с высоким уровнем социальных благ, хозяйстве семейные устои: крепки ли семьи, много ли детей, как поставлено трудовое и нравственное воспитание… Оказалось, что люди, причастные к этим вопросам, озабочены процессом, в общем-то характерным для всего общества, — ослаблением роли родителей в воспитании детей. Нам сказали: «Смотрите, что получается: питание у нас бесплатное, все, кто работает, завтракают и обедают в столовой, школьники все на «продленке», там их и кормят, дошколята, как обычно, в детском саду… Когда всей семье собраться, скажем, за обеденным столом? Семейный обед, как таковой, исчез. Общего труда в своем хозяйстве тоже нет, потому что коров у нас совсем не держат, молоко выдаем — по два литра на трудодень, — огороды маленькие, главным образом для цветов, для ягод, а картошку растим в поле…» Словом, солидные общественные фонды потребления, благодаря которым колхоз предоставляет такие социальные блага своим членам, каких и в городе еще нет, влекут за собой отмирание семьи как социально-трудового коллектива, и это уже так заметно, что вызывает у руководителей беспокойство. Лично я разделял их опасения, но…

Вот тут и возник короткий, но с накалом спор.

Он вошел в кабинет энергично, невысокий, худощавый, если не сказать — худой, в белой рубашке с короткими рукавами, в узких брюках-штруксах и в сандалиях, на голове туристская кепчонка с пластмассовым козырьком, лицо сухое, в резких морщинах, строгое, но чем-то удивительно привлекающее. Я понял, что это и есть Старовойтов. Он только что приехал и, узнав, что в колхозе гости, пришел нас встретить. Подсев к столу, он несколько минут послушал наш разговор и решительно сказал:

— Нынче вводим в строй детский сад, всех детей будем брать на круглонедельное содержание. В понедельник свозим, в субботу развозим. В детсаде создаем такие условия, каких еще не видано, все — для воспитания гармонически развитой личности. На это дело колхоз ничего не жалеет. Здесь — наше будущее.

— Недельное, — спросил я, — обязательно или по желанию?

— Обязательно! — Он прихлопнул ребром ладони по столу. — Воздействию семьи — минимум.

— Это почему же? Чем оно пугает вас?

— А чему ребенок учится в семье? Пьянке, скандалам?

— Позвольте, позвольте, а чем вы замените материнскую ладонь, которую, засыпая, ребенок тянет себе под щеку? Пуховой подушкой?

Он поглядел на меня так, будто я изрек нечто неслыханное, мне даже сделалось неловко от своей запальчивости, и я, умерив пыл, сказал, что говорю не понаслышке, а сам когда-то подкладывал ладонь сиротам, чтобы уснули…

Несколько секунд он молчал, потом поднялся, решительно двинув стулом.

— Хорошо. Идемте в машину. Сам все покажу.

Потом я понял, что это был его ответ на вопрос, нужна ли ребенку материнская ладонь. И я… усомнился в своей правоте. Два дня жил в Мышковичах, ходил, смотрел, расспрашивал, дивился, и меня мучили противоречия.

3 августа 1984 года