Der Tod und das Mädchen

Конечно, можно пойти гамлетовским путем, то есть раз навсегда оскорбившись, отказаться от участия в жизненной игре (вот определение игры: сознательно выбранная из многих событийная траектория, упрямо проходящая по установленным правилам через одни критические узлы и минующая другие), итоговый смысл которой – серийное преодоление испытаний. Однако, по крайней мере, если мы признаём игровой, процессуальный характер жизни, досрочный, не оговоренный правилами выход из нее (а вовсе не участие в ней, как утверждал Гамлет) является неблагородным действием. Вопрос о том, что благородней (и кто такой рыцарь) открывается заново.

Несложно нарисовать корректную игровую модель жизни (еще соблазнительнее процитировать "Homo ludens" Хейзинги, но я преодолею соблазн – книга хоть и хороша, но недостаточно глубока; есть и другие): миром, какой он есть, мы, игроки, почти не интересуемся, нас волнуют не его глобальные беды, даже не испытания, которым подвергаемся мы лично, а та маленькая война, которую мы в нем ведем. Препятствия, которые мы выбираем, чтобы (своим горбом) их преодолеть. Иными словами, мы стремимся выйти из игры совсем иначе, чем Гамлет, – победителями. Как ни странно, это почти всегда возможно, более того, зависит исключительно от нас. Ибо игра – это всего лишь борьба (с трудностями) в заранее оговоренном, выделенном, огороженном правилами, оттого праздничном пространстве. Это может быть все, что угодно: футбольный матч, кроссворд, рыцарский турнир, спасение утопающих, борьба с эпидемией, восхождение на гору или ухаживание за дамой. Поставив задачу (усевшись за шахматный столик), мы отбрасываем мировую трагедию за ненадобностью. Беспредельное гамлетово страдание, suffering, в таком случае превращается из альфы и омеги жизни в ее побочный элемент, ее истинным содержанием становятся выносливость, талант, терпение, преодоление (в рамках установленных правил и добровольных самоограничений) – одним словом, endurance. В жизненную схему естественным образом входит победа как самостоятельная, хотя и не конечная ценность – как этап на бесконечном (не имеющем конца) игровом пути. У нее может быть любая физическая природа – от захвата власти (непременно в ущерб конкурентам) до успешного похудания и написания романа (никому не в ущерб), от покорения Эвереста до выведения карликовых баобабов; иными словами, речь всего только о достижении определенных заранее рубежей. Прелесть жизни-игры в том, что она может развернуться в любом контексте, на любом фоне – были бы желание и азарт. Или, лучше, – была бы цель. Скажу больше: желание жить (жизнелюбие) и любовь к игре (азарт) – это более или менее одно и то же. Ведь если мы не Гамлеты, не датские принцы, мы непременно социальные, следовательно, соревновательные существа. Стоит иметь в виду, что не всякая состязательная игра является антагонистической (стало быть, не всякий наш выигрыш суть чужой убыток), да и наличие физического соперника вовсе не обязательно; его можно выдумать; его можно элиминировать; довольно часто идеальный соперник, так же как и идеальный собеседник (или собутыльник) – это мы сами. Ведь даже если задачу (обогнать) ставит нам живой соперник, этого мало – игра начинается не тогда, когда нам бросают вызов, а когда мы этот вызов принимаем. Оттого не в сопернике дело; скорее, в том, что все, что мы охотно делаем, легко может быть разложено на игровые элементы. Обратное тоже верно: застигнутые врасплох на острове, населенном исключительно благородными мизантропами, мы оказываемся в скучной компании Гамлетов (и Глостеров), несчастных уже оттого, что они не хотят (или не умеют) ставить себе цели (ради целей) и радоваться их достижению (как таковому), состязаться ради преодоления, играть ради игры. Именно оттого последнее активное действие Гамлета – безобидный вроде бы поединок с Лаэртом – жуткая пародия на настоящую игру. Ибо мы с самого начала знаем, что обе стороны – и Гамлет, и Лаэрт, – не собираются следовать правилам. В самом деле, Лаэрт не играет, а мстит – за отца и сестру. Что до Гамлета, то он откажется не только играть, но и мыть посуду просто оттого, что это не решит унизительные проблемы голода в Руанде и коррупции в Эльсиноре. Остается Эдгар из "Короля Лира". Он ни за что не откажется – ибо для него есть с грязных тарелок унизительнее, чем жить. Поэтому он эти тарелки (мучительно) преодолеет.

Шекспир сформулировал все это просто и изящно в уже упомянутом отрывке из пятого акта "Короля Лира". Том самом, который Павезе и Бродский предпослали своим книгам. Процитирую его еще раз:

Edgar:

Away, old man; give me your hand; away! Папаша, прочь! Дай руку мне, бежим!

King Lear hath lost, he and his daughter ta'en: Лир проиграл, их с дочкой повязали:

Give me your hand; come on. Дай руку мне. Бегом.

Gloucester:

No farther, sir; a man may rot even here. Ни шагу, сэр. Мы можем гнить и тут.

 

Edgar:

What, in ill thoughts again? Men must endure Что, снова глюки? След нам выносить

Their going hence, even as their coming hither; Уход из жизни как авансы бабы.